12 марта 2021 года беседа «ПОЛИТИЧЕСКАЯ КРИМИНОЛОГИЯ»

 

С докладом «Политическая криминология: тенденции и перспективы развития в XXI веке» выступил Павел Александрович Кабанов – доктор юридических наук, доцент, член Санкт-Петербургского международного криминологического клуба, профессор кафедры криминологии Нижегородской академии МВД России (Набережные Челны, Россия)

 

 

Беседу вёл заместитель президента Клуба А.П. Данилов.

На беседу собрались криминологи из Махачкалы (Россия), Набережных Челнов (Россия), Санкт-Петербурга (Россия).

6 студентов вузов (РГПУ им. А.И. Герцена: Е.В. Белоусова, М.В. Лихобабина, Д.Л. Хачатрян – все 2-й курс, Я.Е. Акинин, И.А. Романов – 3-й курс; Санкт-Петербургский государственный университет: С.С. Митрохин – 1-й курс).

2 аспиранта (РГПУ им. А.И. Герцена: О.А. Стадникова, А.М. Яблоков).

4 адъюнкта (Санкт-Петербургский университет МВД России: Э.С. Дикаева, Р.М. Закамалдин, М.Н. Макашева, А.В. Маргачёва).

3 гостя (писатель Н.В. Кофырин; юрист коллегии адвокатов «Курбалов и Партнёры» Д.А. Мухин; помощник адвоката АК «Призывник» А.Ю. Зайцева).

8 кандидатов юридических наук (РГПУ им. А.И. Герцена: А.П. Данилов; Санкт-Петербургский военный институт войск национальной гвардии Российской Федерации: Н.А. Петухов; Санкт-Петербургский университет МВД России: Н.И. Кузнецова; Северо-Западный институт управления РАНХиГС: Н.И. Пишикина; Дагестанский государственный университет народного хозяйства: Д.М. Гаджиев; эксперт Общественного уполномоченного по защите семьи А.В. Швабауэр; ООО «Многопрофильное предприятие „ЭЛСИС“»: Г.В. Зазулин; Санкт-Петербургский институт (филиал) ФГБОУ ВО «ВГУЮ (РПА Минюста России)»: А.В. Зорин).

5 докторов юридических наук (РГПУ им. А.И. Герцена: Д.А. Шестаков; Санкт-Петербургский университет МВД России: М.В. Бавсун, Л.В. Готчина, А.В. Никуленко, В.С. Харламов;).

В обсуждении доклада участвовали: Д.М. Гаджиев, А.П. Данилов, Г.В. Зазулин, А.В. Зорин, А.В. Никуленко, Н.И. Пишикина, А.В. Швабауэр, Д.А. Шестаков.

 

Выжимки из докладов и поступивших откликов.

 

Выжимка из основного доклада

 

П.А. Кабанов (Набережные Челны, Россия)[1]

Политическая криминология: тенденции и перспективы развития в XXI веке

 

Преступность – явление изменчивое, как и причины её порождающие, и реакция на неё со стороны государства и общества. Изучение преступности и её отдельных видов, проявляющихся в различных сферах жизни общества, привело к формированию внутри криминологии частных криминологических теорий и криминологических отраслей, изучающих отдельные виды преступности, сферы их распространения, а также эффективность принимаемых мер по сдерживанию преступности. В число развивающихся частных криминологических теорий была отнесена и политическая криминология, изучающая взаимосвязь и взаимозависимость политики и преступности, которая позволила объединить исследования специалистов различных отраслей знания, занимающихся отдельными аспектами политической криминологии.

Следует иметь в виду, что каждая криминологическая школа имеет собственную историю формирования, развития и трансформации политико-криминологических идей и теорий, которых сейчас накопилось достаточное количество. Российская политическая криминология существенно отличается от политической криминологии других криминологических школ. Это объясняется её постоянным и последовательным развитием, хотя темпы и направления развития политическо-криминологических воззрений и доктрин в разное время и в разных криминологических школах не одинаковы. Не одинаковы и представления специалистов о месте политической криминологии в системе гуманитарных наук, её предмете, структуре, основных целях, задачах и направлениях развития.

Политическая криминология активно развивается в нескольких отраслях знаний. Основное или близкое нам направление – политическая криминология – это состоявшаяся отрасль криминологических знаний, исследующая политическую преступность и её отдельные виды, влияние политики на преступность, криминологическую политику, политические спекуляции проблемой преступности и некоторые другие аспекты. Она активно разрабатывается членами Санкт-Петербургского международного криминологического клуба (Д.А. Шестаковым, А.П. Даниловым, С.У. Дикаевым и др.), а также рядом других российских и зарубежных специалистов, включая докладчика.

Зарубежная политическая криминология активно разрабатывается в Англии (Мартином О’Брайеном и Марком Литтлером), США (Стюардом Шейнголдом, Леонардом Фельдманом, Уильямом Т. Лайонсом и Лизой Л. Миллер), Греции (Марией Маркантонату), Франции (Дидье Буржуа), Латинской Америке (Антонио Саламанка Серрано), Украине (А.М. Бандуркой) и других государствах в рамках криминологии, политологии, политической социологии, психиатрии, филологии и других наук.

Межотраслевая пестрота политической криминологии чётко просматривается в результатах научных исследований. Проблемы взаимосвязи политики и преступности либо её отдельных видов указываются в диссертациях, монографиях, научных статьях и иных научных публикациях специалистов различных отраслей знания. В результате политическая криминология, сохраняя статус отрасли криминологических знаний, стала расширять объём предметного поля за счёт формирования собственных частных политико-криминологических теорий.

В начале текущего века в рамках политической криминологии отечественными и зарубежными специалистами были проведены крупные междисциплинарные исследования различных аспектов взаимосвязи преступности и политики, включая исследование феномена политической преступности и её отдельных видов. Относительно полно исследованы тенденции и особенности электоральной преступности и её разновидностей, тоталитарной преступности, политического экстремизма, политического терроризма, политической коррупции и международной политической преступности. В результате творческой активности политических криминологов в начале наступившего века были сформированы частные политико-криминологические теории: криминология политической преступности; электоральная криминология; криминологическая конспирология, к тому же начала зарождаться криминальная политическая виктимология как межотраслевая криминологическая теория.

С начала ХХI века в России значительное количество научных произведений было посвящено вопросам советского тоталитаризма, не ослабевает интерес к этой проблематике и криминологов. Если он не угаснет, то вполне отчётливо можно будет увидеть формирование внутри политической криминологии частной политико-криминологической теории криминологической тоталитаристики, включающей в себя не только криминологию тоталитаризма (тоталитарной преступности), но и их виктимологию.

Институционализации политической криминологии в мировой криминологии способствовали не только проведённые исследования, но и издание английскими криминологами Марком Литтлером и Мартином О' Брайеном в 2015 г., специального журнала «Политическая криминология» («The Journal of Political Criminology»).

Институционализация политической криминологии происходит путём внедрения в учебный процесс результатов научных исследований, в результате которых появляются новые учебные дисциплины, позволяющие инициировать не только формирование комплекта учебных и учебно-методических работ, но и новые научные разработки. С 2015 г. учебная дисциплина «Политическая криминология» преподаётся для магистрантов в Крымском федеральном университете им. В.И. Вернадского по направлению подготовки 40.04.01 юриспруденция. Для более широкого использования в учебном процессе политико-криминологических знаний по инициативе издательства «Юрайт» в 2020 г. в целях онлайн обучения на их образовательной платформе студентов по направлениям подготовки «Юриспруденция», «Политология» и «Международные отношения» был разработан учебный курс «Политическая криминология». В том же году издательство опубликовало одноимённое учебное пособие для вузов.

Изложенное позволяет нам сделать следующие выводы. Во-первых, политическая криминология – это динамично развивающаяся отрасль криминологической науки. Отнесение в других государствах и научных школах политической криминологии к другим отраслям науки обусловлено национальной спецификой систематизации научных знаний, образованием и личными предпочтениями исследователей. Во-вторых, современная политическая криминология обладает единством внутренней структуры, которая не препятствует формированию внутри себя новых научных направлений, нацеленных на её обновление и модернизацию (трансформацию). В-третьих, политическая криминология, становясь учебной дисциплиной для различных специальностей и направлений подготовки, не только укрепляет свои позиции в качестве востребованной отрасли криминологии, но и формирует политико-криминологическое мировоззрение у обучающихся.

В-четвёртых, политическая криминология может развиваться только за счёт проведения новых исследований. Основными направлениями таковых на ближайшую перспективу могут выступать:

– исследование электоральной преступности и формирование электоральной криминологии как самостоятельной частной политико-криминологической теории;

– политико-криминологическое осмысление «цветных революций», криминологическая оценка их последствий, включающая «цену» таких революций как для поражённых ею государств (регионов), так и для её инициаторов и организаторов;

– исследование состояния политической криминологии за рубежом для последующего обмена имеющимися научными разработками, способными обогатить российскую и мировую политическую криминологию.

 

 

С.Д. Шестакова (Санкт-Петербург, Россия)[2], М.М. Аштыкчиев (Санкт-Петербург, Россия)[3]

Процессуальные страсти по Навальному

 

Пробелы в законодательстве, как правило, обнаруживаются казуистично: не в ходе научных исследований, а в сложившейся практической ситуации, требующей применения правовой нормы, которая вопреки законам элементарной юридической логики по тем или иным причинам отсутствует. Так, например, в целях истребования доказательств суд направляет запросы в учреждения, предприятия, организации, должностным лицам и гражданам, обязательные ими для исполнения, прибегая к аналогии ч. 4 ст. 21 УПК РФ, предусматривающей запросы органов уголовного преследования, так как по запросам суда в уголовно-процессуальном законе имеется пробел.

Правовые пробелы законодатель зачастую игнорирует, учёные не замечают, а практики в результате применяют право по аналогии. Всё это происходит до той поры, пока «громкое дело» не нарушит тишины формально сомнительного, но фактически закономерного восполнения аналогией правового пробела на практике. Именно так и случилось с продлением срока задержания условно осуждённому к лишению свободы А.А. Навальному постановлением суда г. Химки Московской области от 18 января 2021 г.

Осуждённый к трём годам шести месяцам лишения свободы условно с испытательным сроком 5 лет был объявлен в розыск постановлением УФСИН России по г. Москве в связи с уклонением от контроля уголовно-исполнительной инспекции, что соответствует ч. 2 ст. 18.1 УИК РФ.

Объявленный в розыск осуждённый был задержан 2 ОП УМВД России по г.о. Химки Московской области на основании п. 4 ч. 2 ст. 14 Федерального закона «О полиции».

Химкинский городской суд Московской области удовлетворил представление начальника УМВД России по г.о. Химки Московской области и продлил срок задержания А.А. Навального до 30 суток. Здесь возникает вопрос о правовой основе данного решения.

Отмена условного осуждения и исполнение наказания в случае систематического неисполнения условно осуждённым возложенных на него обязанностей или его уклонения от контроля как возможная реакция суда предусмотрена ч. 3 ст. 74 УК РФ.

Данный вопрос разрешается судом на стадии исполнения судебных решений (п. 7 ст. 397 УПК РФ). Представляется нелогичным, что законодатель не отнёс рассмотрение вопроса о применении реального лишения свободы вместо условного к числу случаев, когда срок задержания может продлеваться в целях обеспечения участия осуждённого в рассмотрении судом вопросов о лишении его свободы. Такими случаями являются: замена наказания в виде штрафа, обязательных работ, исправительных работ, ограничения свободы в случае злостного уклонения от их отбывания (пп. 2, 18 ст. 397 УПК РФ), замена принудительных работ лишением свободы (п. 2.1, 18 ст. 397 УПК РФ), направление в колонию-поселение под конвоем осуждённого к лишению свободы с отбыванием наказания в колонии-поселении и уклонившего от получения предписания либо не прибывшему к месту отбывания наказания в установленный в предписании срок либо о замене ему вида исправительного учреждения (пп. 3, 18.1 ст. 397 УПК РФ).

В этих же случаях УИК РФ (ч. 4 ст. 32, ч. 4 ст. 30, ч. 4 ст. 46, ч. 6 ст. 58, ч. 4 ст. 60.2, ч. 6, 7 ст. 75.1) соответственно предусматривает задержание осуждённого на срок до 48 часов и его продление судом до 30 суток. В УИК РФ вместо термина «заключение под стражу» используется «продление задержания до 30 суток», что является необоснованным искажением юридической терминологии, но на суть рассматриваемого вопроса не влияет.

Целью заключения под стражу или продления срока задержания здесь выступает обеспечение исполнения вероятного судебного решения о лишении свободы и необходимости конвоирования осуждённого по результатам рассмотрения вопроса о замене первоначально назначенного ему наказания или порядка его отбывания в судебном приговоре, для подготовки к которому сторонам отводятся предусмотренные законом сроки (ч. 2 ст. 399 УПК РФ). Такая же потребность возникает и с появлением оснований для разрешения судом вопроса об отмене условного осуждения и применения в отношении осуждённого назначенного ему наказания в виде лишения свободы, однако, продления срока задержания (заключения под стражу) в данном случае законодательство не предусматривает.

До изменения в 2011 году ч. 2 ст. 399 УПК РФ вопрос об отмене условного осуждения скрывшегося от контроля осуждённого и применения в отношении него наказания в виде лишения свободы, назначенного приговором суда, рассматривался заочно – в отсутствии осуждённого. Таким образом, после вынесения судебного решения об отмене условного осуждения скрывающийся осуждённый объявлялся в розыск, задерживался и доставлялся в место отбывания наказания в виде лишения свободы. Федеральным законом от 20 марта 2011 г. № 40-ФЗ в УПК РФ были внесены изменения и дополнения, направленные на расширение прав осуждённого по участию в рассмотрении и разрешении вопросов, связанных с исполнением приговора. В числе этих дополнений в ч. 2 ст. 399 закреплена обязанность суда уведомлять осуждённого о дате и времени судебного заседания не позднее, чем за 14 суток до его начала. При этом вопрос о механизме обеспечения права на участие в судебном заседании условно осуждённого, скрывшегося от контроля, остался открытым. Применительно к рассмотрению вопросов о замене не связанных с изоляцией осуждённого наказаний в качестве такого механизма предусмотрены его задержание и заключение под стражу до 30 суток (продление задержания).

 Между тем, на практике задержание условно осуждённого, скрывшегося от контроля, и продление срока задержания (заключение под стражу) широко применяются. Так, решением Советского районного суда г. Уфы Республики Башкортостан от 5 декабря 2012 г. П. был осуждён по п. «а» ч. 3 ст. 158 УК РФ к 3 годам лишения свободы, назначенное наказание применено условно с испытательным сроком на 2 года. УИИ обратилась в суд с представлением об отмене условного осуждения П. и исполнении наказания, назначенного приговором суда, поскольку последний злостно уклоняется от отбывания наказания, нарушает порядок и условия отбывания наказания. В связи с неоднократной неявкой на судебные заседания и непроживанием по месту регистрации постановлением суда от 17 июня 2013 г. П. был объявлен в розыск. 14 октября 2013 г. его местонахождение было установлено и УИИ направила в суд представление о заключении под стражу П. сроком на 30 суток. Руководствуясь ст. 74 УК РФ, ч. 4 ст. 46 УИК РФ, суд постановил П. меру пресечения в виде заключения под стражу сроком на 30 суток, до 12 ноября 2013 г., срок исчислять с 14 октября 2013 г., назначил судебное заседание на 30 октября 2013 г.[4].

По сути, здесь направленность и обоснованность этих мер ничем не отличаются от вышеприведённых случаев, в которых требуется, во-первых, обеспечить участие осуждённого в судебном заседании, а, во-вторых, исключить для него возможность скрыться и таким образом уклониться от исполнения будущего решения суда о применении наказания в виде лишения свободы.

Прецеденты применения ст. 46 и других статей УИК РФ по аналогии в обеспечение очного рассмотрения вопроса и исполнения решения суда о применении назначенного наказания в виде лишения свободы в отношении условно осуждённого, скрывшегося от контроля, появились задолго до дела А.А. Навального.

Таким образом, эти прецеденты если не нивелируют, то существенно снижают значение продления срока его задержания по аналогии как повода для накала политических страстей.

 

 

В.А. Номоконов (Владивосток, Россия)[5]

Политике нужна криминологическая оценка

 

Разговор о политической криминологии в столь горячее в нашей стране в политическом плане время более чем назрел. И в этом плане инициативу Криминологического клуба следует только приветствовать. В целом поддерживаю взвешенные тезисы крупного отечественного специалиста в сфере политической криминологии П.А. Кабанова. Он в целом удачно структурирует содержание этой части криминологического знания. Но предварительно хотелось бы уточнить термины, хотя об этом уже много говорилось и ранее. 

На мой взгляд, более точно было бы говорить не столько о «политической криминологии», сколько о криминологической оценке политической сферы или политических процессов в обществе. В рамках единой криминологии мы выделяем т.н. частные криминологические теории, условно обозначая их как политическая, экономическая, семейная, педагогическая и другие «виды» криминологии.

Д.А. Шестаков в последнее время предпочитает употреблять термин «преступностиведение» как синоним криминологии[6]. Думаю, что, опять-таки, дабы не удваивать терминологию, говоря о преступностиведении, мы должны иметь в виду не только «чистую» криминологию (даже в её интегративном варианте), но и изучение преступности и других её элементов смежными специалистами – социологами, политологами, философами, психологами, экономистами и т.д.[7]. Криминология в целом, как известно, наука не только социально-правовая, но и политическая. Не случайно поэтому столь драматично складывалась и складывается её судьба в советское и постсоветское время.

Некоторые проблемы общественной жизни, которые рассматриваются криминологами, имеют столь тесную связь с политической сферой, что трудно однозначно определить их отраслевую принадлежность. Помню, как на одной из научных конференций, где ваш покорный слуга делал сообщение о коррупции, Ю.М. Антонян просил уточнить, какая это проблема – криминологическая или политическая. Его риторический вопрос не предполагал моего ответа.

Равным образом проблема правовой или антикоррупционной политики – это проблема и политики, и права, и криминологии. Когда прокуроры или судьи заявляют, что они – «вне политики», у меня это вызывает удивление. Кто же тогда реализует правовую политику?

Традиционно политика в области борьбы с преступностью ассоциируется с уголовной политикой, включающей в себя уголовно-правовую, криминологическую, уголовно-процессуальную и уголовно-исполнительную политику[8]. Хорошо известно, что преступность есть следствие системной деформации, как социума, так и отдельных индивидов. Поэтому и воздействие на преступность также должно носить системный характер и включать в себя не только правовые и специально-криминологические, но и политические, организационные, экономические и идеологические меры. Представляется поэтому, что назрела необходимость обоснования более широкого государственного подхода, разработки основ целостной антикриминальной политики. При таком подходе уголовная политика может быть представлена как важный, но всё же не главный, а подчинённый элемент антикриминальной политики. До сего дня пока это не сделано.

Соотношение смежных понятий, на мой взгляд, должно выглядеть следующим образом:

антикриминальная политика – государственная политика как система основных мер и приоритетов государства в области противодействия преступности, включает в себя два основных компонента: социальную и уголовную политику;

уголовная политика – уголовно-правовая + криминологическая + уголовно-процессуальная + уголовно-исполнительная политика;

криминологическая политика – политика в области профилактики преступлений.  В узком значении включает только специально-криминологические меры, в том числе т.н. криминологическое законодательство.  Но последнее не решает основной проблемы.

В широком значении криминологическая политика совпадает с антикриминальной политикой, включает т.н. общесоциальные меры – политические, правовые (правовую политику: конституционные, административные, гражданско-правовые меры), организационные, экономические, социально-культурные, идеологические, образовательно-воспитательные (педагогические), психологические, религиозные.

Общесоциальные меры, по существу, есть меры не столько против преступности, сколько содержат усилия по утверждению законопослушного ответственного поведения, здорового образа жизни граждан. Лучшая профилактика преступности – внедрение и закрепление позитивных факторов, направленных на всестороннее физическое, духовное и материальное развитие населения вообще и каждого гражданина, в частности. Преступные варианты поведения замещаются, вытесняются как из сознания, так и реального поведения. Адекватная оптимальная социальная политика государства есть, в то же время, лучшая антикриминальная политика.

А.И. Долгова выделяла две основные функции антикриминальной политики: разрушающую (криминальные отношения и конструкции) и созидающую (правоустойчивость и антикриминальную безопасность), что, кстати, требует немалых затрат и усилий специалистов разных отраслей науки и практики[9]. Развивая данный подход, Г.Н. Горшенков называет два важнейших назначения (функции) антикриминальной политики. Первое назначение – минимизация и по возможности полное устранение криминальной угрозы в значительной мере путём разрушения криминальных отношений и структур. Второе – созидание и творчество во всех областях социальной жизни, то есть укрепление внутренней устойчивости объекта перед криминальной угрозой. Обе функции-задачи ориентированы на достижение главной цели – максимальное обеспечение антикриминальной безопасности[10].

Сегодня Россия переживает острый кризис, затрагивающий буквально все сферы жизни общества. Он отражается также и на антикриминальной политике. В целом можно констатировать стагнацию экономики, усугубление имущественной дифференциации, расширение слоя бедных на фоне вызывающей роскоши «верхов», отсутствие реального разделения властей, доминирование и произвол исполнительной власти, криминализацию государства и тотальную коррупцию, а также явно неадекватную антикриминальную политику.

Эту неадекватность, в частности, на мой взгляд, демонстрируют власти по отношению к известному оппозиционеру, «берлинскому пациенту» А. Навальному. Можно долго спорить о том, был ли он действительно отравлен в августе 2020 г., но установить или опровергнуть данный факт следовало бы в рамках возбуждённого уголовного дела, чего не было сделано. Можно долго обвинять берлинские власти в неоказании правовой помощи России в проверке данного факта, но, как известно, соответствующая правовая помощь должна оказываться в рамках уголовного дела, которого нет. Можно усмотреть, как полагают коллеги, только лишь «процессуальные страсти» в деле по Навальному[11]. Однако вызывает сомнение применение судом по столь резонансному делу ст. 46 УИК РФ, относящейся к исправительным работам, а не к условному осуждению, по аналогии.  УИК РФ применение аналогии закона, как известно, не предусматривает. Во всяком случае, она была бы допустима при условии отсутствия ущемления прав субъектов уголовно-исполнительных отношений[12].

 Думаю, что здесь проявились прежде всего страсти политические. Они выразились во многих действиях: и в экстренной замене аэропорта посадки самолёта с Навальным в Москве, и в судебном заседании в здании полиции под портретом расстрелянного Ягоды, и в замене судьи по его уголовному делу за 5 минут до начала процесса, и в перекрытии центра Москвы, и т.п.

Можно массовые январские протесты молодёжи рассматривать как спецоперацию Запада или как организованное хулиганство, но не как реакцию населения на вопиющую социальную и правовую несправедливость. Лично я вижу крайне тревожную тенденцию, когда пресловутая «политическая целесообразность», определяемая вышестоящими властными структурами, берёт верх над законностью. Тем самым взращивается ненависть и усиливается взаимное отчуждение народа и государства. Если Навальный – агент западных спецслужб, то чего с ним, дескать, церемониться? Допустим ли такой двойной стандарт? Если он «наш» человек, закроем глаза на признаки преступления, если – «враг», то все средства хороши? Вижу, как такой двойной стандарт проскальзывает и в научной полемике: если автор – «антипутинист», то и спорить с ним нет нужды, он заведомо неправ и наоборот. Кто-то вообще поделил всю страну на три категории: силовиков, дураков и холуев. Неужели больше никого не осталось?  Вижу, как иной раз аргументы в научной дискуссии подменяются ссылками на авторитеты. Вряд ли это пойдёт на пользу науке.

Вот ещё любопытный момент: по итогам скандальных сентябрьских (2016 г.) выборов губернатора Приморья выборы в крае (единственном из всех субъектов РФ (!)) были признаны недействительными из-за масштабных фальсификаций. Но при всём том не было возбуждено ни одного уголовного дела (по стране, если мне не изменяет память, таковых 10 или 15).

То, что происходит в политике сегодня, может иметь позитивные или негативные последствия как для страны в целом, так и для каждого отдельного гражданина. Наша задача как криминологов – видеть возможные криминальные последствия и предупреждать общество об их угрозе. И пусть мы видим разные последствия и по-разному их оцениваем, жизнь покажет, кто был прав.

 

 

А.В. Никуленко (Санкт-Петербург, Россия)[13]

Несколько слов о перспективах политической криминологии

 

Обращаясь к теме политической криминологии, я попытался не спускаться (или подниматься – как кому угодно) на уровень самой политики, хотя находиться с исследовательскими целями на политических просторах занятие и интересное.

Для России примечательно одно поразительное явление: на каждой кухне, в каждом пивном баре, в каждой компании любой человек «прекрасно знает», как следует играть в футбол, хоккей и т.п., ремонтировать дороги, парадные (подъезды) и т.д., ну и, наконец, как управлять государством.

В настоящий исторический период развития нашей страны, мира в целом политика подчинила себе практически все стороны общественной жизни. Она оказывает воздействие на принятие решений органами власти, довлеет над правом и экономикой. Достаточно вспомнить санкции против проекта «Северный поток-2», невыгодные лицам, их накладывающим, но, тем не менее, постоянно продляемым и расширяемым. В повестке дня внешняя политика превалирует над внутренней.

Лишь в моменты острых социальных конфликтов у власти возникает резкая заинтересованность в наличии силовых структур (МВД, Росгвардии и др.), способных контролировать поведение граждан, не давая свалиться обществу в хаос (гражданское неповиновение, массовые беспорядки), элементы которого мы периодически наблюдаем во многих государствах Западной Европы и Северной Америки, да и в нашей стране.

Глубинные причины преступности, по нашему убеждению, коренятся в противоречиях (в том числе антагонистических) между социальными слоями (классами) человеческого общества[14]. Эти противоречия (монопричина преступности) выражаются в виде множества факторов, среди которых далеко не последнее место занимает само законодательство, прежде всего уголовное[15], а также уголовно-процессуальное и пенитенциарное. Конечно, органы внутренних дел не в состоянии устранить эти противоречия из жизни российского общества и государства, но смягчить их разрушающее действие в какой-то мере способны.

Политическая преступность, как и другие виды преступности, на наш взгляд, подчиняется не только и даже не столько законам криминологии, сколько интересам политики и различных политических партий и движений, а также отдельным политикам. Таким образом, её исследование невозможно без учёта политических событий, политического веса их участников. При этом изучить политическую преступность силами лишь юристов, без привлечения историков, социологов, политологов, просто невозможно.

 

 

В.А. Зикеев (Ставрополь, Россия)[16]

Политическая криминология и криминология закона: движение на встречных курсах

 

«…само существование правопорядка важнее,

чем его справедливость и целесообразность.

Это вторая великая задача права,

первая же равным образом всеми

одобренная – правовая стабильность,

 безопасность, то есть порядок и мир».

(Густав Радбрух «Философия права»)

 

Социальное напряжение и запрос на справедливость – взаимосвязанные тенденции, присущие сегодня, пожалуй, всем развитым и развивающимся странам (вне зависимости от уровней развития правовой культуры в обществе и гражданского самосознания граждан государств). Обострение общественно-политических противоречий становится испытанием для внутригосударственных систем правопорядка. При отсутствии универсальных способов преодоления подобных кризисов нарастают, в том числе, и криминальные угрозы. Сопутствующие им риски выступают катализаторами социальной розни и деструктивных процессов в государстве. Таким образом исследование проблем политической криминологии представляется безусловно актуальным и в известной степени злободневным, учитывая наслоение негативного социально-экономического эффекта последствий пандемии новой коронавирусной инфекции, политических волнений в России, ближнем и дальнем зарубежье.

Политической криминологии (равно как и другим преступностиведческим отраслям) присуща двойственная направленность. Как отметил ещё в 1992 г. Д.А. Шестаков, политическая криминология рассматривает как правоохранительную, так и преступную стороны политики[17].

Проблематика политической криминологии весьма обширна. Криминологи исследуют самые нетривиальные социально-правовые вопросы: электоральную преступность, коррупционный лоббизм, преступную деятельность частных военных компаний, организацию «цветных революций» и т.д.[18] Очевидно, что политическая отрасль криминологии активно развивается в теоретико-прикладном аспекте. Учёными внесены предложения по закреплению в международном и национальном праве общих положений о самообороне государства, установлению ответственности членов полномочных государственных и международных органов, а также частных военных компаний[19] и др.

Однако, учитывая дуализм политической криминологии, меня лично интересует вопрос тесной предметной взаимосвязи политической криминологии и криминологии закона. Криминология закона связана с каждым элементом предмета криминологии вообще, а с политической криминологией масштаб пересечений представляется наиболее значимым, как ни с какой иной криминологической отраслью.

В первую очередь стоит сказать, что преступность закона – явление, изучаемое в рамках криминологии закона[20], – всегда имеет политическую подоплёку. Более того, зачастую дефекты правовых предписаний, обладающие криминогенным потенциалом, также могут быть политически мотивированными. Поэтому предпосылки криминогенности закона также лежат в предметной плоскости политической криминологии. И.А. Ильин отмечал, что «позитивное право создаётся в таких условиях, при которых содержание его подвержено влиянию корыстной воли, неосведомлённости, ложной теории и неумения».[21] Нивелирование криминогенного потенциала в регуляторной деятельности является одной из важнейших прикладных задач, решаемых на стыке политической криминологии и криминологии закона. Первая призвана вырабатывать антикриминальные профилактические алгоритмы непосредственно в социальных отношениях, а вторая – в сфере их регулирования.

Перспективный взгляд на одновременные процессы отраслезации криминологии вкупе с развитием межотраслевых криминологических и собственно правовых взаимосвязей позволяет говорить о важнейшей криминологической задаче – совершенствовании законодательства о противодействии преступности, т.к. именно оно является конститутивным основанием эффективной антикриминальной политики. Здесь имеет место несколько важных направлений:

– совершенствование законодательства «криминального цикла» (уголовное, уголовно-процессуальное, уголовно-исполнительное);

– совершенствование криминологического законодательства (которое регулирует нерепрессивную сторону антикриминальной деятельности);

– совершенствование отраслевого законодательства в целях нивелирования криминогенных рисков, содержащихся в нём.

Учитывая, что преступность и наказуемость деяний определяется уголовным законом, исследование сферы преступного является прерогативой уголовно-правовой науки, которая рассматривает в большей степени юридическую обоснованность правовых предписаний. Криминология закона, как теоретико-прикладное направление науки, в некотором смысле производна от уголовного права. Она изучает социальную, экономическую, политическую, т.е. общегуманитарную обусловленность криминализации и декриминализации деяний, призвана выполнять факультативную функцию (по отношению к науке уголовного права) – формировать нормативную базу в сфере уголовной политики.

При этом, одним из важнейших принципов эффективного действия уголовного закона в теории считается принцип комплексности. Он означает, что отдельные институты и нормативные предписания уголовного закона действуют при совместном участии нормативных положений другой отраслевой природы и обеспечивают защиту объектам правовой охраны[22].

Однако особого внимания заслуживает развитие собственно криминологического законодательства, о кодификации которого на страницах журнала «Криминология: вчера, сегодня, завтра» рассуждал среди прочих криминологов и один из основных разработчиков политической криминологии П.А. Кабанов[23].

Хотелось бы выразить надежду на дальнейшее развитие научного и прикладного потенциала смежных предметных областей политической криминологии и криминологии закона в работах уважаемого Павла Александровича, а также в трудах других представителей невско-волжской криминологической школы, последователей иных криминологических школ. Добросовестный научный подход должен стать залогом проведения эффективной государственной политики, нацеленной на достижение правовой стабильности и безопасности в государстве, обеспечиваемой качественным законодательством.

 

 

Х.Д. Аликперов (Баку, Азербайджанская Республика)^[24]

Массовая вакцинация от коронавируса: благо или

политически мотивированное преступление?

 

С большим интересом ознакомился с тезисами доклада хорошо известного на постсоветском пространстве крупного учёного-исследователя в области политической криминологии П.А. Кабанова. В них затронуты крайне тонкие струны политической криминологии – отрасли науки о преступности, набирающей вес и авторитет, основным предметом изучения которой, как верно отмечает докладчик, является взаимосвязь преступности и политики.

Социально-правовая потребность в такой самостоятельной криминологической отрасли очевидна. Политически мотивированные преступления совершались уже на заре становления института государства. Со временем они трансформировались в имманентное свойство бытия всех без исключения стран.

В СССР политическая преступность не была предметом специального исследования в рамках уголовного права или криминологии. Лишь возвращение стран постсоветского пространства в лоно демократии (хотя и в усечённой форме) позволило вернуться к изучению этого важного преступного пласта, откровенно (правда, с определённой дозировкой) делиться с коллегами своими представлениями об этом опасном социально-правовом явлении, порой влекущем за собой трагические последствия для общества (в частности, вспомним события 1956 г. в Венгрии, «Новочеркасский расстрел» 1962 г., Чехословакию в 1968 г.).

В русле сказанного первое, что приходит в голову после знакомства с содержательными тезисами уважаемого Павла Александровича, это то, что политическая криминология является многоуровневой, межотраслевой доктриной. Предмет её исследования требует широких профессиональных знаний не только в области права, но и политологии, социологии, психологии, а порой и в области биологических, физико-математических, медицинских и других наук.

К примеру, с 18 января 2021 г. в России началась массовая вакцинация населения от коронавируса. Используются две российские вакцины: векторный препарат «Спутник V» от Центра им. Гамалеи и пептидная вакцина «ЭпиВакКорона» от «Вектора». Вакцинация не должна ускользнуть от внимания специалистов в области политической криминологии, поскольку налицо признаки составов преступлений против жизни и здоровья человека. Требуется творческое сотрудничество криминологов, специалистов в области молекулярной биологии, вирусологии, эпидемиологии.

Как известно из официальных источников, эти вакцины ещё не прошли все стадии клинических испытаний. Невзирая на то, что в России процесс массовой вакцинации населения идёт полным ходом, по сей день нет исчерпывающей информации об этих препаратах, в том числе о рисках и последствиях их применения для жизни и здоровья вакцинируемого, причём как в ближайшей, так и в отдалённой перспективе. Вместо этого мы слышим лишь заверения отдельных экспертов, чиновников, политиков, которые многими независимыми экспертами расцениваются как завуалированная форма принуждения людей пройти вакцинацию от COVID-19.

Между тем, согласно ч. 1 ст. 20 Федерального закона «Об основах охраны здоровья граждан в Российской Федерации»[25], «необходимым предварительным условием медицинского вмешательства является дача информированного добровольного согласия гражданина или его законного представителя на медицинское вмешательство на основании предоставленной медицинским работником в доступной форме полной информации о целях, методах оказания медицинской помощи, связанном с ним риске, возможных вариантах медицинского вмешательства, о его последствиях, а также о предполагаемых результатах оказания медицинской помощи».

Однако, несмотря на эти нормативные требования, широкая общественность по сей день лишена возможности получить от Министерства здравоохранения и производителя вакцины чёткие и ясные ответы на следующие вопросы:

– а можно ли создать надёжную вакцину от постоянно мутирующего вируса за столь короткий отрезок времени?

– почему общественности не представлены протоколы этапов проверки вакцины «Спутник V» на эффективность и безопасность?

– содержит ли эта вакцина генномодифицированные культуры и клетки из абортивного материала?

– почему гражданам России по сей день недоступны полные сведения о конкретных противопоказаниях, побочных эффектах, возможных негативных последствиях от применения этой вакцины?

– по какой причине в открытом доступе нет официальных данных о результатах клинических исследований вакцины «Спутник V»?

– почему лицу, принявшему решение о добровольной вакцинации, не выдаётся официальный документ, гарантирующий ему (его законному представителю) компенсацию со стороны государства в случае наступления смерти или иных негативных последствий после вакцинации (с указанием конкретных размеров этой компенсации в зависимости от наступивших последствий)?

– почему перед вакцинацией не проводится медицинское обследование пациента на предмет наличия у него противопоказаний?

Помимо этого, как отметили участники «круглого стола» «Всероссийская вакцинация и угрозы национальной безопасности: выводы», прошедшего 2 февраля 2021 г. в Москве, грубыми ошибками при проведении государственных противоэпидемических мероприятий являются игнорирование научного мнения вирусологов, эпидемиологов, организаторов здравоохранения, социальных психологов, а также отсутствие публичной дискуссии. В результате не произошло выработки адекватной стратегии и доказательной тактики противоэпидемических мероприятий. Такая же ошибка была допущена при организации массового вакцинирования населения. Не представлено обоснование его проведения, нет данных об эффективности и безопасности используемых вакцин[26].  

Словом, погоня за миллиардами от реализации препарата «Спутник V» на внешнем рынке, приоритет политических интересов затмили разум отдельным чиновникам высокого уровня, принимающим соответствующие решения, обязанным, в первую очередь, помнить об общечеловеческих ценностях. Вследствие этого бюрократия дала «добро» на проведение массовой вакцинации населения, невзирая при этом на наличие «букета» принципиальных недостатков применения вакцины: организационного, правового, медико-биологического, санитарно-эпидемиологического характера.

В этой связи возникают резонные вопросы: как всё это можно оценить с позиций политической криминологии? Благо ли эта вакцинация, обоснованный риск, масштабная кастовая авантюра или политически мотивированное преступление, создающее, по мнению независимых экспертов, реальную угрозу для жизни и здоровья миллионов граждан Российской Федерации?[27]

Хотел бы услышать мнение докладчика по обозначенным вопросам.

 

 

Н.А. Крайнова (Санкт-Петербург, Россия)[28]

Политика и право в период потрясений: краткие рассуждения о природе вещей

 

Происходящие в последнее время в глобальном масштабе события не могут не вызывать широкого интереса, побуждая криминологов к обсуждению и поиску их причин. Мировое сообщество переживает в связи с ними весьма значительные потрясения, что сильно настораживает. Некоторые же факты наводят на мысль о «рукотворной» природе этих событий.

Многие страны, ещё не успев адаптироваться к жизни в условиях пандемии COVID-19, переживая обусловленный пандемическими ограничениями вялотекущий экономический кризис (сопряжённый с экстремальным расширением сфер использования цифровых технологий), погружаются в пучину разрушительных политических акций. Мы наблюдаем протесты против ограничительных карантинных мер (Западная Европа), митинги и недовольства в связи с допущенными нарушениями в ходе проведения выборных кампаний (США, Белоруссия), несанкционированные акции в поддержку оппозиции (Россия).

 И вот уже слышны предложения главы Всемирного экономического форума К. Шваба о великой перезагрузке, построении мира посткапитализма, где право управления будет принадлежать только 1 % населения из числа олигархии, а удел остальных 99 % – работа без обременения излишними, по мнению К. Шваба, правами, такими, как право собственности, право на труд, свобода передвижения и т.д.[29] Как видим, оказывается верным предположение А.П. Данилова о том, что с помощью проблемы коронавируса глобальная олигархическая власть пробивает себе дорогу сквозь государственный суверенитет к построению системы цифрового управления миром, и в скором времени на международном уровне будет поставлен вопрос о создании наднационального органа управления странами. Ему государства будут обязаны отдать часть своих полномочий, в частности, в области здравоохранения, которое не справляется с пандемией, в сфере внутренних дел, «вставших на колени» перед протестующими чернокожими. Постепенно круг полномочий нового органа расширится, а суверенитет государств уменьшится[30].

По сути человечеству предлагается новая модель устройства мира, в которой политические преступления будут фактически узаконены, нарушения прав человека оправдают «всеобщим» благом глобального управления.

Политика – искусство подчинения. Происходящие события говорят нам о том, что представители определённой социальной прослойки освоили законы политики достаточно хорошо. Разработанную Д.А. Шестаковым теоретическую модель «воронка преступности»[31] составляют, в том числе, государственный и воробогаческий (олигархический) уровень преступности. Именно на них осуществляется общее руководство преступными внутригосударственными и глобальным политическими процессами в ущерб интересам, правам и свободам граждан.

Право, как регулятор поведения людей, зачастую используется в качестве инструмента политики: в целях дестабилизации ситуации в обществе, нагнетании излишней суеты из-за рядовых юридических вопросов. Например, прямо сейчас мы следим за судебным разбирательством, связанным с отменой условного осуждения А.А. Навальному в связи с его уклонением от контроля уголовно-исполнительной инспекции и объявлением в розыск в соответствии с ч. 3 ст. 74 УК РФ, а также судебным разбирательством в связи с обвинением А.А. Навального по ч. 1 ст. 128.1 УК РФ.

Вся эта ситуация, поведение участников процесса свидетельствуют о явном политическом окрасе дела, попытке дестабилизировать ситуацию в России извне, использовать правовые инструменты в угоду политической повестке. В то же время предметный разбор обстоятельств дела говорит о его заурядности и, как справедливо отмечают С.Д. Шестакова и М.М. Аштыкчиев, «эти прецеденты если не нивелируют, то существенно снижают значение продления срока его задержания по аналогии как повода для накала политических страстей».[32]

Несанкционированные акции протеста, прокатившиеся по отдельным городам России, ставшие ответом небольшой части населения на применение со стороны государства мер воздействия к А.А. Навальному, продемонстрировали значение контроля со стороны властей за информационными потоками. Эти противоправные акции не набрали бы такого количества участников, если бы посредством социальных сетей не распространялись многочисленные материалы, содержащие призывы к участию в них.

Таким образом, очевидна проблема, связанная с отсутствием у государства механизмов, способных предотвратить использование социальных сетей в незаконных целях. До некоторой степени пробелы в праве были нивелированы вступившим в законную силу с 1 февраля 2021 г. Федеральным законом «О внесении изменений в Федеральный закон «Об информации, информационных технологиях и о защите информации»[33], однако полный контроль над размещаемой в сети Интернет информацией невозможен. Информационное пространство становится той средой, при нахождении в которой любое лицо могут использовать для разного рода манипуляций в политических целях. Особенно это актуально в отношении несовершеннолетних.

Безусловно, причины происходящих в мире и России событий многочисленны. Сменяющие друг друга потрясения обусловлены экономическими, эпидемиологическими, политическими, социальными и иными обстоятельствами.

Всё чаще слышны утверждения о том, что наше общество больно. Эти слова звучат из уст деятелей культуры[34], специалистов от медицины[35], известных музыкантов[36], юристов[37]. У населения наблюдаются неудовлетворённость, обеспокоенность, неуверенность в будущем. Различие в доходах простых граждан и представителей олигархической прослойки становится всё ощутимее. Так называемый «средний класс», который мог бы обеспечить стабильность обществу, крайне мал, испытывает на себе значительные тяготы затяжного экономического кризиса. Противопреступная политика, основанная на репрессивной парадигме, применении мер уголовно-правового воздействия в целях устрашения населения, не приносит результатов.

Из этого следует, что нашему обществу необходима некая социальная «пилюля», которая бы позволила людям изменить отношение друг к другу, выстроить социальные связи в иной системе координат: где приоритетными будут не товарно-денежные отношения, а идеи гуманизма, справедливости, ресоциализации[38]. Государственной власти стоит задуматься о перспективах развития страны, проявлять заботу о гражданах, охранять закреплённые в Конституции РФ общечеловеческие ценности.

Такая преступностиведческая отрасль, как политическая криминология, активно разрабатываемая в рамках невско-волжской криминологической школы[39], помогает нам понять истоки происходящих преступных процессов на государственном и международном уровнях. С нетерпением жду выступления П.А. Кабанова и желаю ему искренних успехов в его важной научной деятельности.

 

 

В.В. Меркурьев (Москва, Россия)^[40]

О деятельности извне по подстрекательству протестной активности в России и вовлечению в несанкционированные акции несовершеннолетних

 

Проблемы взаимосвязи политики и преступности либо её отдельных видов, обозначенные П.А. Кабановым и В.А. Номоконовым^[41], в последние годы обоснованно стали привлекать всё больше внимания как российских, так и иностранных учёных разных научных специальностей.

Происходящие в России политические процессы оказывают закономерное влияние на характеристики политической преступности, которые не могут выпадать из поля зрения криминологов. В этом контексте особую важность имеет осмысление иностранного вмешательства, по сути представляющего подстрекательство к протестам в России и вовлечение несовершеннолетних к участию в них.

К основным направлениям преступного вмешательства глобальной олигархической власти в государственный суверенитет независимых государств, по справедливому мнению Д.А. Шестакова, относятся: управление «пятой колонной», которая работает на ослабление государственной власти, разложение экономики и постановку страны-мишени в кабальную зависимость от западной экономики; вмешательство в выборы в органы власти, поддержка на выборах оппозиционеров, настроенных на разрушение сложившегося порядка в стране, а также осуществление государственных переворотов, обычно под видом борьбы за свободу и демократию против «жёстких» политических режимов^[42].

Согласно Ежегодному докладу Временной комиссии Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации по защите государственного суверенитета и предотвращению вмешательства во внутренние дела Российской Федерации (далее – Комиссия), подготовленного 15 июля 2020 г., власти США и их союзники продолжают искать и использовать самые разнообразные акты, методы и практики в целях «сдерживания» России, её дискредитации на международной арене и дестабилизации российской политической системы. Поводом для внешнего вмешательства в политическую повестку по дискретизации и делегитимизации публичной власти являются, в том числе:

– различные избирательные кампании: от федеральных (президентские выборы 2018 г.) до региональных (в период 2017–2019 гг.);

– экологические протесты, например, протест против строительства мусорного полигона в Архангельской области, породивший волну «антимусорных» выступлений в 2019 г. в 30 регионах России;

– несанкционированные акции в поддержку бывшего губернатора Хабаровского края С. Фургала, длившиеся с июля и до конца 2020 г.

Этот перечень можно продолжать… Он будет, вероятнее всего, наполняться в среднесрочной перспективе новыми эпизодами, о чём свидетельствуют события начала 2021 г.

Поиск эффективных способов реагирования на практики вмешательства извне во внутренние дела России обусловлен, в том числе, тем обстоятельством, что под прицелом организаторов несанкционированных политических акций оказались наши дети – самая уязвимая от негативного влияния часть общества. Полагаю, что криминологи, занимающиеся проблемами политической криминологии, обязаны выработать необходимые меры, направленные на защиту детей и сохранение будущего молодого поколения России. Как известно, вопросам незаконных действий представителей зарубежных неправительственных организаций, информационных ресурсов, СМИ, социальных сетей и отдельных органов иностранных государств по организации в нашей стране противоправных протестных движений, в том числе связанных с массовым вовлечением в них несовершеннолетних, была посвящена работа Комиссии в феврале 2021 г.^[43]

Об опасности распространённости практик иностранного вмешательства во внутриполитические процессы России говорят следующие факты.

Во-первых, одновременно, как по команде, в самых крупных зарубежных социальных сетях, в частности, «Fecebook», «Twitter», «Instagram», а также «Tik Tok», на видеохостинге «You Tube», началось манипулирование российскими детьми путём распространения запрещённой информации: призывов к несовершеннолетним участвовать в несанкционированных митингах на территории Москвы и других городов России 23-го и 31 января 2021 г. Эта накачка молодёжи соответствующей провокационной информацией осуществлялась очень долгое время.

Во-вторых, зарубежными информационными ресурсами для привлечения внимания россиян к незаконным акциям были организованы их прямые трансляции. Информация подавалась исключительно тенденциозно. Среди СМИ-иностранных агентов, задействованных в этой подаче, особо следует отметить американское Радио Свобода, телеканал «Настоящее время», «Немецкая Волна» (Германия), МБХ-медиа, Ютуб-канал «Навальный Лайв» и «Некста».

В-третьих, зафиксированы недвусмысленные призывы от НКО-иностранных агентов и их сотрудников, например, «ФБК», «Русь сидящая», «Мемориал». Данные организации участникам незаконных митингов давали инструкции, обещали предоставить юридическую помощь. Кроме этого, к протестам призывали иностранные неправительственные организации, признанные в России нежелательными, в том числе «Фонд свободная Россия».

В совершение противоправных действий провокаторы втянули немало детей. Только 23 января 2021 г. на несанкционированных акциях было задержано и передано родителям около 300 несовершеннолетних. Задержания подростков были и на акциях 31 января 2021 г.

В-четвёртых, культивируемый западными СМИ и политиками миф о «мирном протесте» не соответствует действительности. Так называемые «прогулки» сопровождались высокой степенью радикализации. Вышедшие на протест граждане перекрывали улицы, провоцировали полицейских, наносили им удары, бросали в них бутылки и дымовые шашки. Уже расследуются факты хулиганства (ст. 213 УК РФ), применения насилия в отношении представителей власти (ст. 318 УК РФ), умышленного уничтожения или повреждения имущества (167 УК РФ), призывов к массовым беспорядкам (ст. 212 УК РФ). Следуя белорусскому сценарию, организаторы митингов создали каналы деанонимизации полицейских, куда выкладывали их персональные данные, сведения о семье и родственниках, призывая к травле и насильственным действиям в отношении них.

И всё это произошло в условиях сложной эпидемиологической ситуации, действия ограничений в связи с противодействием распространению на территории Российской Федерации новой коронавирусной инфекции (2019-nCoV), когда проведение массовых мероприятий с привлечением большого количества людей создаёт для них реальную угрозу заболевания.

В-пятых, представители иностранных государств и неправительственных организаций открыто поощряли совершение вышеуказанных насильственных действий, активно размещая в социальных сетях сообщения в поддержку незаконных акций и их участников. Возле российских посольств за рубежом 23-го и 31 января 2021 г. прошли акции в защиту А. Навального в Берлине, Барселоне, Гааге, Киеве, Лондоне, Мадриде, Милане, Мюнхене, Нью-Йорке, Праге, Тбилиси, Тель-Авиве, Токио, Хельсинки и других городах. Их целью являлось повышение градуса политических страстей в России. Возникает вопрос: неужели у них у самих всё в порядке и нет своих проблем?

В-шестых, методам манипулирования детьми учат на зарубежные деньги и в зарубежных организациях. Молодёжь охотно идёт на всевозможные тренинги, курсы и семинары. На подобных мероприятиях молодых людей обучают тактике и методам противодействия полиции в уличной обстановке.

Наблюдаемые нами сегодня и известные события лета 2019 г. с иностранным участием – это некая часть единого замысла по дестабилизации политической и социальной ситуации в России в 2021 г. и, разумеется, 2024 г. Акции января 2021 г. готовились не один день, это многолетняя целенаправленная работа. Особого внимания заслуживают программы обучения, как за границей, так и в России (при иностранной помощи) новым технологиям управления группами подростков и молодёжи в виде игры с использованием метода так называемой геймификации[44]. Мы уже наблюдали призыв к действию в единый день голосования «Разбуди меня 08:09. Я в игре». Это яркий пример адаптации тех же самых моделей геймификации, которые использовались в группах смерти «Синий Кит» (детские самоубийства, 50 шагов до смерти). По имеющимся данным, сайты и сервера с этим запрещённым контентом создаются и размещаются за пределами России.

В 2020 г. в связи с предложенными Президентом РФ В.В. Путиным изменениями в текст Конституции к этому добавились атаки с целью дискредитации как самих конституционных новаций, так и способа их введения в действие через процедуры прямой демократии (путём общероссийского голосования).

Принимая во внимание указанные выше обстоятельства, в 2021 г. новые попытки нарушения социальной и политической стабильности в нашем государстве будут связаны с запланированными на 19 сентября выборами в Государственную Думу.

В связи с этим, учитывая отмеченную Комиссией взаимосвязь между периодом поступления в распоряжение различных прозападных политических сил значительных финансовых средств из-за рубежа и началом осуществления ими провокационных действий против конституционных основ и безопасности России в фазе активного электорального цикла, необходимо предпринять незамедлительные меры, направленные на повышение уровня системности, целенаправленности и результативности работы правоохранительных органов и иных уполномоченных федеральных органов государственной власти по выявлению и пресечению каналов финансового обеспечения отдельных лиц, некоммерческих организаций, выполняющих функции иностранного агента, а также иностранных и международных неправительственных организаций, особенно тех, чья деятельность признана нежелательной на территории России.

 

 

А.Г. Горшенков (Нижний Новгород, Россия)[45], Г.Г. Горшенков (Нижний Новгород, Россия)[46], Г.Н. Горшенков (Нижний Новгород, Россия)[47]

Слово как орудие политики и криминально-криминогенный фактор

 

В докладе профессора П.А. Кабанова представлен спектр смысловых частей политического аспекта или предмета науки криминологии. А это означает рассмотрение преступности, её внутренних и внешних закономерностей, а также мер предупреждения преступлений через призму политики. И здесь важно иметь в виду основные положения политики как научной категории и управленческой деятельности. Эти положения обеспечивают адресность, конкретность исследовательской мысли.

Криминологу важно разбираться в сущности и содержании политики, как на научно-теоретическом уровне (рационально-критическом осмыслении политической реальности и мира политики), так и на технологическом уровне, обеспечивающем такое качество научного мышления, которое требуется для решения политических задач, т.е. необходимо овладеть искусством или мастерством[48], в данном контексте, управления системой противодействия преступности («противодействие» в нашем понимании есть «профилактика» и  «предупреждение» преступлений, «борьба» с ними или с преступностью и «минимизация» криминального вреда).

Политика как предмет криминологического познания рассматривается нами, во-первых, в её разносторонних (антипатических и симпатических) взаимосвязях с преступностью, исследование которых позволяет систематизировать знания о детерминации преступности и вырабатывать на их основе адекватные меры противодействия; во-вторых, – как «технологический институт» противодействия преступности, функционирование которого также неизбежно подчинено диалектическому противоречию.

И, что важно отметить, в отличии от определённости, общеобязательности норм права, политика, наоборот, являет собой «искусство возможного». И это искусство проявляется прежде всего там, где имеет место неопределённость и/или возможность поступать, руководствуясь принципом политической целесообразности[49].

Во всём этом обращает на себя внимание слово как важнейшее орудие политики и как криминально-криминогенный фактор. Например, в первом случае в слове воплощается та самая политическая целесообразность, открывающая субъекту политики, правоприменителю широкие возможности для усмотрительных решений и действий, нередко ведёт к замещению силы права правом силы.

Во втором случае, который нередко возникает, образно говоря, именно по целесообразно-политическому усмотрению, слово может оказаться судьбоносным для человека, рассматриваемого как существо политическое вовсе не в философском смысле (Аристотель), а в обыденном, правоприменительном. При этом слово может оказаться главным в доказательстве, точнее, процессуальной формализации вины «политического преступника». И тогда без экспертизы не обойтись, хотя заключение (одного, другого…) эксперта далеко не всегда понуждает лицо, принимающее решение, ориентироваться не только на букву, но и на дух закона.

Практика показывает, что игнорирование правоприменителем духа закона или правовой сущности события приводит к тому, что он вменяет в вину лицу совершение так называемого «мнимого преступления» (факт приписывания правоприменителем преступного качества поведению, которое таковым, по существу, не является^[50]).

Указанная проблема явно криминологическая (хотя и не только), но решает её лингвистика, в которой, как ни парадоксально, даже родился термин «лингвистическая криминология», означающий комплексную науку о языке как криминогенно-криминальном вербальном явлении, и о том, что его создаёт и кем оно создаётся.

Давно высказывается идея о создании института криминологической экспертизы. Потребность в ней очевидна не только в законодательной и правоприменительной сферах, но представляется целесообразным рассматривать возможности криминологической экспертизы в соответствии с предметом криминологического исследования, в частности, в изучении и оценке (результативности – не результативности) мер профилактики, предупреждения преступлений. Например, неумение пользоваться словом в сфере массовой коммуникации приводит к известным её дисфункциям (типа «эффекта бумеранга»).

Здесь как раз и понадобится опыт семантического подхода к отраслевым исследованиям невско-волжской криминологической школы[51]. А инновационным таким исследованием можно было бы определить криминологическую экспертологию.

Кстати, можно сказать, в этом направлении уже протоптана дорожка: имеется опыт антикоррупционной экспертизы (как разновидности криминологической), лингвистической криминологи, экспертно-криминологический опыт зарубежных коллег.

 

 

С.Ф. Милюков (Санкт-Петербург, Россия)[52]

Практическое значение политической криминологии

 

В докладе П.А. Кабанова, которого автор этих строк помнит ещё как способного курсанта Горьковской высшей школы МВД СССР (80-е гг. прошлого века) и тезисах участников дискуссии (В.А. Номоконов, А.В. Никуленко, Х.Д. Аликперов, Н.А. Крайнова, В.В. Меркурьев и др.) подняты важные вопросы, связанные с криминологическим изучением политических процессов, происходящих в современной России и за её рубежами.

Политическая криминология, по нашему разумению, призвана дать конкретные рецепты для решения насущных проблем законотворчества[53] и правопримения. Прежде всего это касается усовершенствования конструкций составов т.н. «политических» преступлений. К удивлению многих студентов, приступающих к изучению Уголовного кодекса РФ, в санкции его ст. 275 («Государственная измена») нет не только высшей меры наказания, но и даже пожизненного лишения свободы! Что же касается конкретных приговоров по этой статье, то наказание зачастую стремится к низшему пределу, а то и пробивает его (впрочем, и этот либеральный подход раздражает оппозиционеров и их заграничных покровителей).

Для сравнения можно обратиться к ст. 19.1 УК Монголии[54], которая пожизненное лишение свободы предусматривает. Спрашивается, неужели в Монголии эта проблема более актуальна, нежели в погружённой в острое политическое противоборство России?

Ещё большее удивление вызывает диспозиция и санкция ст. 205 УК РФ («Террористический акт»). В ч. 3 этой статьи говорится об умышленном причинении смерти одному (!) человеку, тогда как даже школьнику известно, что в постсоветской России от рук террористов гибнут многие десятки, а то и сотни людей.

Чем объяснить эти законодательные выкрутасы? Да тем, что власть всячески препятствует появлению в данной статье (увы, «ходовой») наказания в виде смертной казни. В результате получилось, если алкоголику, убившему в пьяной драке двух своих собутыльников (ч. 2 ст. 105 УК РФ), грозит расстрел (при снятии моратория на применение смертной казни), то террористу, подорвавшему детский автобус, гарантируется жизнь, независимо от количества жертв.

Апофеозом этого юридического кретинизма является содержание ст. 353 УК РФ («Планирование, подготовка, развязывание или ведение агрессивной войны»). Как показывает история, Россия многократно подвергалась вооружённой агрессии со стороны ряда стран, прежде всего европейских. Потенциальные агрессоры обладают средствами доставки ядерного, химического и бактериологического оружия во все точки российской территории, что чревато гибелью многих сотен тысяч, а, скорее, миллионов людей, прежде всего мирных. Так вот: максимальное наказание за ведение агрессивной войны – 20 лет лишения свободы!

Некоторым эти рассуждения могут показаться абстрактно-догматическими, мол смертная казнь давно в России не применяется. Но это беспредельное милосердие к отпетым, что называется, злодеям не должно их сильно обнадёживать:  жизнь многих из них будет отнята или государством путём осуществления внесудебных репрессивных мер[55]или же соперничающими преступными группировками. Нельзя сбрасывать со счетов также подобную инициативу со стороны реальных и потенциальных потерпевших, которые при известном сценарии развития событий в стране сами начнут творить скорый суд, беспощадно расправляясь с агрессорами.

Теперь о нарастающем противоборстве между госаппаратом и значительной частью т.н. «компрадорской» буржуазии, которая категорически против разрыва с «цивилизованными» Западной Европой, США, Японией, Канадой и Австралией, куда она вывозит уворованные у народа капиталы, где располагаются её виллы и яхты[56], учатся дети, стремящиеся стать если не на позиции местной элитой, то хотя бы чиновниками будущей колониальной администрации, которая намеревается управлять целым сонмом марионеточных (но свободных от имперского духа!) квазигосударств, созданных на месте расчленённой России.

Результатом этой борьбы может явиться молниеносное развитие событий по сценарию февраля 1917 г., когда либералы фактически свергли царя, затем арестовали его вместе с домочадцами и некоторыми сановниками, однако не смогли удержать власть в стране, ввергнув её в кровавый хаос Гражданской войны, погубив в результате миллионы россиян и спровоцировав своего рода «афтершок» в виде Большого террора 1937–1938 гг.

Дабы избежать повторения этих печальных событий, необходимо срочно погасить нарастающий антагонизм между сверхбогатыми нуворишами и основной частью населения, вернув в общенародную собственность нефть, газ, лес, руды, электростанции, железные дороги, морские и речные суда, аэропорты, направив полученные таким образом астрономические суммы на возрождение промышленности, сельского хозяйства, науки, здравоохранения, образования и выплату достойной пенсии гражданам.

 

 

С.У. Дикаев (Санкт-Петербуг, Россия)[57]

О предмете политической криминологии

 

Доклад давнего друга Криминологического клуба, известного криминолога и одного из основных разработчиков политической криминологии профессора П.А. Кабанова раскрывает если не весь, то почти весь спектр основных характеристик элементов, входящих в предмет политической криминологии.

Докладчик справедливо отмечает многоликость политической криминологии, обусловленной отраслевыми особенностями её исследования специалистами различных направлений гуманитарного знания. Да, сфера политики не может не быть предметом научного осмысления различных отраслей знаний. Политика – это не только и не столько искусство управления, сколько идея, на которой выстраиваются всё законодательство и практика его применения. Она не локальна и распространяется на различные стороны жизнедеятельности общества, вбирает в себя практически всё, что, так или иначе, касается человека. Да и сама криминология как наука о преступности держит в поле своего научного интереса все стороны и проявления человеческой сущности, все формы человеческой организации, где может быть место причинам преступности. И это состояние, как представляется, нельзя охарактеризовать как «межотраслевая пестрота политической криминологии».

Напротив, рассуждая о политической преступности, представители других отраслей знаний выводят политическую криминологию на частные вопросы преступных проявлений и/или причин преступности, которые плохо просматриваются с позиции юриспруденции. Вместе с тем, ни один представитель другой отрасли знаний не сможет дать полную криминологическую оценку взаимосвязи политики и преступности. Поэтому криминологи не только не должны ревностно относиться к тому, что политическую преступность исследуют не юристы, а, наоборот, просто обязаны с благодарностью принимать их результаты, включать в научный оборот и развивать их идеи. Дальнейшее развитие криминологической мысли возможно на стыке и с учётом достижений других отраслей знаний.

Полагаю, что предмет политической криминологии следует расширить, включив в него:

а) отслеживание процессов, происходящих в политике мирового, регионального или национального уровней;

б) выявление, обоснование и обнародование скрытых (отличающих от декларативных) целей принятия преступных политических решений;

в) поиск правовых механизмов удержания от принятия преступных политических решений;

г) разработка механизмов ответственности государств за преступную политику и за отказ от подписания и ратификации принятых ООН деклараций, конвенций и других документов;

д) поиск правовых механизмов привлечения к юридической ответственности политических деятелей за последствия принятых ими преступных решений.

 

 

Д.Л. Творонович-Севрук (Минск, Республика Беларусь)[58]

Проблемы верификация информации из открытых источников об особенностях развития государства и выявления путей для вмешательства глобальной олигархической власти в его внутренние дела (на примере Китая)

 

В силу особенностей становления и развития китайской государственности, формы правления в Китае эта страна традиционно контролирует доступ граждан к информации, связанной с развитием государства. Такое положение затрудняет выявление потенциальных вмешательств глобальной олигархической власти (ГОВ) во внутренние дела страны, а также проявлений недовольства населения действующей властью. Эти недовольства могут использоваться внешними силами, рассматриваемыми в рамках верхних уровней «воронки преступности»[59], для дестабилизации общественно-политической обстановки в государстве.

Несмотря на цензуру в информационном поле Китая, исследователи могут получать криминологическую информацию, в частности, оценивая реакцию правительства на возникающие вызовы деструктивного характера, реализующуюся в виде законодательных запретов определённой деятельности.

Приведу лишь некоторые примеры из множества таких решений:

1) сдержанное освещение деятельности судов в рамках дел, вызывающих широкий общественный резонанс (отравление детей питанием, содержащим меламин; ограничение информации о распространении COVID-19);

2) ограничение деятельности негосударственных правозащитных организаций (при наличии государственной программы повышения правовой культуры населения);

3) запрет оборота ASMR-аудио-контента, способного содержать элементы нейролингвистического программирования;

4) реакция на интернет-протесты.

Естественно, данные из открытых источников требуют определённой проверки. Что же может стать источником важных дополнительных сведений для оценки достоверности получаемых материалов в рамках исследований политико-криминологической направленности? Структуру любой науки составляют эмпирический и теоретический уровни познания, тесно связанные между собой. Достоверность выводов, полученных на теоретическом уровне, зависит от содержания исходных данных, корректности их получения, хранения, передачи и воспроизведения, а также субъективной стороны (добросовестность исследователя).

В политической криминологии на эмпирическом уровне сбор материала представляет собой аккумуляцию информации из открытых источников для дальнейшего его системного анализа. Таким источниками являются статьи, книги, стенограммы конференций, отчёты государственных служб, утечки сведений ограниченного доступа, информация из социальных сетей, новостных лент Интернета.

История науки свидетельствует, что её активное развитие часто происходит за счёт взаимодействия частных разноплановых направлений. Определённые перспективы имеет системный анализ нетипичных, на первый взгляд, для криминологии материалов дистанционного зондирования земной поверхности в различных спектральных диапазонах за обширный период наблюдения (с начала 1980-х по настоящее время). Даже спутниковые снимки, находящиеся в свободном доступе, позволяют исследователю уверенно верифицировать информацию из открытых источников.

Хорошими примерами таких источников являются картографические сервисы «Google Планета Земля»[60], «NASA´s Earth observing system»[61], «Earth observing system» [62], «USGS»[63].

Само по себе изображение со спутников ничего не даёт, однако при сопоставлении площадной дифференциации участков на материалах конца ХХ в. с контурами изъятых земельных наделов для государственных нужд, видных на современных космических снимках, и анализа информации из открытых источников по правозащитной тематике можно определить регионы, в которых повышен градус социального напряжения, что может использоваться для внешнеполитического воздействия.

Перспективно дистанционное зондирование и для оценки экологической ситуации в регионах с высокими темпами экономического развития. Правительство Китая честно признало, что в текущей ситуации, когда необходимо поддерживать экономический рост и обеспечивать стабильность государства, оно неспособно в ближайшие годы полностью решить экологическую проблему. Спутниковые снимки могут также фиксировать особенности проявления экологической культуры в стране по регионам. Данная информация имеет высокий потенциал для начальной консолидации различных социальных групп (в контексте развития протестного потенциала населения под воздействием внешних сил).

Космические снимки, например, позволяют сделать выводы о выделении, начиная с 2000-х годов (старт экономического бума), большого количества земель сельскохозяйственного назначения для строительства производственных объектов и расширения площади городов.

В конце февраля 2021 г. в средствах массовой информации Китая сообщалось о впечатляющих результатах борьбы с нищетой и бедностью в стране. По данным дистанционного зондирования территории за период с 1985 по 2021 г. Китай достиг впечатляющих результатов экономического развития. Однако проведённое мной детальное комплексное изучение территории Поднебесной свидетельствует о некотором несоответствии государственных заявлений фактическому положению дел.

Положительной стороной дистанционных способов исследования является их надёжность, т.к. достаточно сложно исказить информацию о территориальных изменениях, видимую из космоса. Слабой стороной данной технологии является необходимость проведения единичных «проверочных» исследований на местности. Указанная проблема может решаться путём анализа информации из открытых источников, в частности, содержимого профильных сетевых ресурсов.

Таким образом, использование дистанционных способов исследований в комплексе с материалами из открытых источников позволяет получить важные для политической криминологии эмпирические данные, необходимые для оценки рисков потенциального вмешательства ГОВ в жизнь суверенных государств.

 

 

Л.Б. Смирнов (Санкт-Петербург, Россия)[64]

Проблемы обеспечения национальной безопасности России

 

Атлантическая цивилизация под руководством мировой олигархии ведёт гибридную войну против России. Противостояние между нашей страной и глобализмом достигло чрезвычайно высокой степени напряжения. Российская цивилизация как особая духовная общность является главным препятствием на пути глобальной олигархической власти (ГОВ)[65] к полному господству на планете. Для разрушения России ГОВ использует политический и религиозный экстремизм, терроризм, навязывание западной системы ценностей, санкции, шантаж, применение военной силы, провокации.

В России осложняется экономическая ситуация: дорожают товары, падают доходы граждан. Бедных в стране больше 80 %, лиц с доходом ниже прожиточного минимума около 19,5 миллионов. Социальное неравенство превысило разумные пределы. Значение децильного коэффициента доходов населения находится в диапазоне от 1:25 до 1:40.

Неблагоприятные социально-экономические условия являются, с одной стороны, результатом внешних санкций и деятельности части российской либеральной элиты, ориентированной на Запад, с другой – сложившейся экономической системы. Россия почти исчерпала ресурсы, требующиеся для обеспечения безопасности страны. Эта ситуация используется ГОВ, стремящейся управлять Россией через российских олигархов[66], но им в этом мешает Президент страны В.В. Путин.

Сегодня глобализация пространственная заменяется глобализацией цифровой: границы стран закрыты для того, чтобы переместить человечество в безграничный (пока) виртуальный мир. Чуть позже для жизни в нём создадут специальные правила. Неумеренное потребление населением реальных ресурсов прекратится: люди (хотя всё больше они станут походить на роботов) будут «поглощать» неисчерпаемые виртуальные ресурсы цифрового мира. Российские олигархи прекрасно понимают, что происходит в мире, представляют себе строение формируемых ГОВ управленческой и экономической моделей. В качестве подстраховки – на случай, если им запретят доступ на равных в новое общество, – они создают все необходимые условия, в том числе нормативные, для обеспечения противовеса глобальной модели управления и запуска собственной в России. Таким образом, олигархический «Ноев ковчег», по их замыслу, в любом случае выдержит мировой шторм (экономический, политический, военный…)[67].

Обеспечение безопасности страны осложняется наличием в государстве сообщества, симпатизирующего агрессору, состоящего из представителей элиты, лишь внешне лояльных Кремлю[68]. Также чиновники-либералы часто саботируют выполнение указов Президента, государственная служба является для них выгодным бизнесом.

Заговор олигархов и крупной чиновничьей знати против государства весьма вероятен, а среда, питающая его, всё разрастается[69]. Антигосударственную позицию заняла часть интеллигенции. Подобное имело место в Российской Империи, в СССР в 1930-е и 1980-е гг. Такие угрозы не раз ставили страну на грань уничтожения.

Нам следует ожидать усиления противоправной деятельности, в частности, увеличения числа беспорядков в связи с предстоящими в сентябре 2021 г. выборами в Государственную Думу РФ. Принятые на данный момент защитные меры недостаточны. Это положение обусловлено страхом перед репрессиями прошлого и результатами лоббистской деятельности НКО, заинтересованных чиновников и части интеллигенции.

Требуются справедливые, обоснованные и законные репрессивные меры, направленные на обеспечение национальной безопасности, осуществляемые во благо и в интересах большинства народа. Они должны быть понятны населению, находить массовую поддержку.

Полагаю, что осуществление репрессий не только обеспечит государственную безопасность и правопорядок, но и будет положительно воспринято большинством населения России. Однако эти репрессии дадут лишь кратковременный эффект. Для обеспечения надёжной безопасности необходим экономический рывок, а для него нужен мобилизационный проект, подобный тому, что был реализован в СССР в 1930-1950 гг. Децильный коэффициент доходов населения не доложен превышать 1:10. Механизм для обеспечения такого соотношения – прогрессивная шкала налогообложения. Потребление в обществе должно быть основано на принципе разумной потребности.

Но экономические меры без идеологических не дадут долговременного результата. Необходимо сформулировать и принять близкую и понятную народу национальную идеологию, основанную на принципах справедливости.

Сохранение и развитее России невозможно без реформы культуры и образования. Безнравственность и аморальность должны быть изъяты из информационного пространства. Нравственное разложение общества и правящей элиты не раз приводили к распаду государств. В частности, так было с Римской и Российской империями, СССР.

Российская цивилизация пережила национальную катастрофу, связанную с развалом СССР. Если сегодня не будут приняты соответствующие меры, страну ожидает ещё большая катастрофа.

 

 

А.В. Петровский (Краснодар, Россия)[70]

Институциональные аспекты российской политической преступности: повод для дискуссии

 

Интерес к политической преступности возник задолго до появления политической криминологии как отдельной преступностиведческой отрасли[71]. Политическая преступность рассматривалась как: совокупность деликтов, обозначенных в уголовном законодательстве в качестве политических преступлений[72]; криминальные деяния, направленные против общественного договора и права[73]; совокупность уголовно-наказуемых деяний, совершённых по политическим мотивам (побуждениям)[74]; общественно-опасная и не представляющая вреда для социума политическая деятельность индивидов[75].

Возникшая в конце XX века, первоначально как научная теория, политическая криминология своей целью ставила изучение закономерностей взаимосвязи преступности и государственной, правоохранительной, криминологической политики[76]. При последующей трансформации политической криминологии в научную дисциплину, её предмет стал шире и включил в себя осмысление проблем преступной политики, влияния тоталитарной политики на общеуголовную преступность, совершения преступлений против конституционного строя, криминологической политики, политических спекуляций вокруг преступности[77].

П.А. Кабанов предлагает определять политическую преступность как массовое, изменчивое, негативное социальное явление, опасное для общества, характеризующееся совокупностью преступлений, предусмотренных ст.ст. 141, 141¹, 142, 142¹, 142², 212¹, 205, 205¹, 205², 205³, 205⁴, 205⁵, 205⁶, 277, 278, 279, 280, 280¹, 280², 281, 282, 282¹, 282², 282³, 284¹, 354 УК РФ[78].  На настоящий момент количество преступных деяний, которые можно определить как политические, увеличилось до 28, одновременно ужесточилась карательная составляющая за их совершение.

Для России 2018–2021 гг. характерен рост активности граждан, выражающейся в организации и проведении несанкционированных мероприятий. Самые известные из них: экологические протесты в Кузбассе (2020 г.), Башкирии («Битва за Куштау», 2019–2020 гг.), Архангельской области (г. Шиес, 2018–2020 гг.); политические протесты в Хабаровске (2020 г.), на всей территории России («Политическая деятельность Навального», 2020–2021 гг.). В последнее время активизировались экстремисты в сети Интернет, растёт объём финансирования террористической и экстремисткой деятельности[79].

В обществе всё больше недовольных властью и проводимой ею политикой: увеличивается количество граждан, не одобряющих деятельность Президента РФ, премьер-министра РФ, Правительства РФ[80]. Конечно до ситуации, когда низы не хотят жить, как прежде, а верхи не могут управлять и хозяйничать, как прежде, ещё очень далеко, но задуматься государственным деятелям пора[81]. Решение проблемы увеличения числа политически мотивированных преступлений может предложить политическая криминология: необходимо обратить внимание на детерминанты, формирующие мотивацию на совершение преступлений против конституционного строя и общественной безопасности России, а также на изучение институциональной среды, определяющей политические, социальные и юридические границы взаимодействия между людьми.

Политика – это деятельность, связанная с отношениями между общественными группами (классами), сущностью которой является определение форм, задач и содержания этой деятельности, а также удержание и использование государственной власти[82]. Таким образом, политическая преступность представляет собой преступные деяния, объединённые единым мотивационным признаком, либо является совокупностью деяний, имеющих направленность на сохранение и/или изменение политической системы, распределение властных полномочий.

Государственная политика обладает криминорезистентными свойствами (способность устранять факторы общественно опасного поведения, криминогенные детерминанты, оказывать социально-полезное воздействие на сознание индивидов) и криминовалентными (способность порождать криминальную мотивацию, общественно опасное поведение). Такой дуализм позволяет говорить о том, что политическая преступность является продуктом действия власти, социальной реальности и социальных структур, когда побуждение совершить преступление против избирательных прав, свобод человека и гражданина, а также конституционного строя возникает в результате возможностей, предоставленных органами управления, и зависит от эволюции морали, нравственности, правовых норм, организационных, экономических особенностей российского общества[83].

Следовательно, криминальные политические деяния воспроизводятся в российском обществе при: а) отсутствии эффективных способов урегулирования социальных конфликтов и противодействия политической преступности; б) возникновении у наиболее активной части населения сложностей с трудоустройством, реализацией карьерных, социально-экономических устремлений, удовлетворением потребительских интересов; в) превышении полномочий, либо использовании полномочий в преступных целях лицами, находящимися у власти; г) злоупотреблениях правом органами управления; д) наличии стратегических и тактических политических ошибок (просчётов) в деятельности правящей партии (господствующего класса).

Анализируя указанные обстоятельства, можно сделать вывод: большая часть из них есть продукт жизни российского общества и при наличии политической воли (!) они устранимы административными мерами.

Институциональная зависимость между совершением политических преступлений и их детерминантами предполагает изменение карательной политики в отношении следующих граждан: участвующих в деятельности иностранных или международных неправительственных организаций, признанных нежелательными на территории России; неоднократно нарушающих установленный порядок организации либо проведения собраний, митингов, демонстраций, шествий или пикетирований.

Использование уголовного наказания как единственного инструмента предупреждения политических преступлений не принесёт должных результатов, т.к. у населения отсутствует негативная реакция на данный вид преступной деятельности. Обществу следует осмыслить сложившуюся ситуацию, приводящую к необоснованному клеймению большой группы населения, основная вина которой заключается в стремлении к индивидуально понимаемой социальной справедливости при отсутствии возможностей легально разрешить политические конфликты.

Весьма перспективным направлением для политической криминологии должен стать поиск факторов политической преступности. Их устранение не станет сложностью для органов управления. Нахождение социальных компромиссов осуществимо в рамках реализации формальных и неформальных правил (норм) поведения, регулирующих общественные отношения в сфере нейтрализации социально-политических конфликтов.

 

 

М.П. Клеймёнов (Омск, Россия)[84]

Проблема электоральной преступности

 

Электоральные преступления – это преступные деяния, предусмотренные несколькими статьями Уголовного кодекса Российской Федерации: ст. 141 «Воспрепятствование осуществлению избирательных прав или работе избирательных комиссий»; ст. 141.1 «Нарушение порядка финансирования избирательной кампании кандидата, избирательного объединения, деятельности инициативной группы по проведению референдума, иной группы участников референдума»; ст. 142 «Фальсификация избирательных документов, документов референдума»; ст. 142.1 «Фальсификация итогов голосования»; ст. 142.2 «Незаконные выдача и получение избирательного бюллетеня, бюллетеня для голосования на референдуме».

Их высокая общественная опасность выражается, прежде всего, в объекте: они посягают на конституционные права граждан. В ст. 3 Конституции Российской Федерации закреплены принципиальные положения:

1. Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является её многонациональный народ.

2. Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления.

3. Высшим непосредственным выражением власти народа являются референдум и свободные выборы.

4. Никто не может присваивать власть в Российской Федерации. Захват власти или присвоение властных полномочий преследуются по федеральному закону.

Берёмся утверждать, что в современных условиях государственная власть менее защищена от захвата и удержания власти путём фальсификации выборов, нежели чем от её насильственного захвата и удержания. Так, действия, направленные на насильственный захват власти или насильственное удержание власти в нарушение Конституции РФ, а равно направленные на насильственное изменение конституционного строя РФ (ст. 278 УК РФ) находятся в зоне оперативного внимания целого ряда субъектов оперативно-розыскной деятельности (ФСБ, ФСО, СВР, МВД), а осуществлением оперативно-розыскных мероприятий в целях защиты конституционных прав и свобод человека и гражданина практически никто не занимается. Это делает захват и удержание власти путём фальсификации выборов более эффективным и менее рисковым «предприятием», чем насильственный захват власти или насильственное удержание власти. Более того, результаты фальсифицированных выборов впоследствии можно использовать в целях манипулирования общественным мнением.

Законодатель, казалось бы, понимает высокую общественную опасность электоральных преступлений.  Первая редакция УК РФ 1996 г. содержала две статьи о таких деяниях: ст. 141 «Воспрепятствование осуществлению избирательных прав или работе избирательных комиссий» (включающую две части), ст. 142 «Фальсификация избирательных документов, документов референдума или неправильный подсчёт голосов» (включающую одну диспозицию). В действующей редакции Уголовного кодекса эти статьи дополнены квалифицированными составами, кроме того, кодекс дополнен тремя новыми статьями об ответственности за преступления в сфере избирательного процесса. Тем не менее, общественная опасность электоральных правонарушений законодателем явно недооценивается.

Во-первых, за электоральные правонарушения существует административная ответственность – она установлена статьями 5.1-5.25 КоАП РФ (всего 24 статьи). Их анализ позволяет отметить следующее:

1. С юридической точки зрения анализируемые нормы носят избыточный характер, некоторые из них (в частности 5.3-5.5) могут быть объединены.

2. Санкции большинства норм явно занижены. Суммы штрафов настолько ничтожны, что не могут иметь никакого профилактического эффекта.

Общий вывод: КоАП РФ содержит нормы, как правило, имитирующие противодействие электоральным правонарушениям. Эти нормы скорее стимулируют правонарушающее поведение, не имеют превентивного значения.

Некоторые из статей, предусматривающих ответственность за электоральные правонарушения, должны быть либо исключены из КоАП РФ либо пересмотрены с точки зрения их общественной опасности и определены как преступления. Так, требует исключения из КоАП РФ ст. 5.16 «Подкуп избирателей, участников референдума либо осуществление в период избирательной кампании, кампании референдума благотворительной деятельности с нарушением законодательства о выборах и референдумах», поскольку подкуп может быть только уголовным правонарушением. Избранный законодателем конкурентный подход к ответственности за подкуп избирателей, участников референдума (наличие административной и уголовной ответственности) нивелирует общественную опасность правонарушения, следствием чего является фактическое отсутствие правоприменительной практики.

Также негативна конкуренция норм об административной и уголовной ответственности за нарушение порядка финансирования избирательной кампании (ст. 5.18-5.20 КоАП РФ и ст. 141.1 УК РФ). Такая конкуренция, по существу, искусственно занижает общественную опасность посягательств на конституционные права граждан.

Во-вторых, вызывают удивление санкции уголовно-правовых норм об ответственности за электоральные преступления. Они не только избыточно альтернативные (включают различные виды наказания), но и совершенно несопоставимы с санкциями за насильственный захват власти.

Как замечает выдающийся российский учёный в области уголовного права А.И. Бойко: «В конституционных текстах содержится много пафосных слов о том, кто есть истинный суверен и кому принадлежит первичная власть в стране, о служебном предназначении публичной администрации и её безусловной подотчётности налогоплательщикам. Это значит, что когорта распорядителей судеб всей страны или отдельных категорий ни в коем случае не может мириться с искажениями, для чего нужно употребить и силу уголовного закона. Однако фальсификация избирательного процесса или подмена власти в огромной стране со статусом ядерной державы и постоянного члена Совбеза ООН карается более мягко, чем подмена ребёнка (ст. 153 УК РФ)». Уточним, что санкция ст. 153 УК РФ предусматривает лишение свободы на срок до пяти лет со штрафом в размере до двухсот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осуждённого за период до восемнадцати месяцев.

Продолжая намеченную выше аналогию между электоральными преступлениями и захватом власти, отметим, что санкция ст. 278 УК РФ «Насильственный захват власти или насильственное удержание власти» предусматривает наказание в виде лишения свободы на срок от двенадцати до двадцати лет с ограничением свободы на срок до двух лет.

В-третьих, практика привлечения к уголовной ответственности за электоральные преступления характеризуется весьма небольшим числом осуждённых.  Ст. 141.1 УК РФ «Нарушение порядка финансирования избирательной кампании кандидата, избирательного объединения, деятельности инициативной группы по проведению референдума, иной группы участников референдума» вообще не применяется. Остальные нормы применяются чисто символически – чтобы не забывать, что они всё-таки есть в УК РФ.

В-четвёртых, практика назначения наказания за совершение электоральных преступлений характеризуется исключительным гуманизмом.

Таким образом, уголовная политика по противодействию электоральной преступности должна быть пересмотрена. Для этого необходимо:

1. Исключить из КоАП РФ статьи, конкурирующие с уголовно-правовыми запретами в сфере избирательных процессов. Электоральные правонарушения должны считаться только уголовными.

2. Признать электоральные преступления тяжкими, предусмотрев в качестве санкций только лишение свободы.

3. Обеспечить оперативно-розыскное сопровождение раскрытия и расследования электоральных преступлений. Для этого целесообразно внести соответствующие изменения в ст. 151 УПК РФ, предусмотрев, что предварительное следствие по уголовным делам о преступлениях, предусмотренных ст. 141-142.2 УК РФ, производится следователями органов ФСБ.

4. Проблема антикоррупционного просвещения членов избирательных комиссий – это ключевая проблема современного российского электорального процесса.

 

 

Н.И. Пишикина (Санкт-Петербург, Россия)[85]

Несколько мыслей вслух

 

Если насилие – это правая рука политики,

 то хитрость – её левая рука

Пьер Буаст

 

Долго не решалась присоединиться к обсуждению столь разноаспектной, многоуровневой, комплексной проблемы. Знакомство с тезисами доклада Павла Александровича Кабанова и мнениями коллег, размещённых на сайте Клуба, раскрывающих всё новые и новые аспекты политической преступности и науки её изучающей, не оставляют сомнений в актуальности темы, вынесенной на обсуждение в Санкт-Петербургском международном криминологическом клубе.

В рамках идущей дискуссии хочу поделиться несколькими мыслями. Политическая преступность проявляет себя как общественно опасная форма борьбы правящих и оппозиционных политических элит, иных политических сил и отдельных лиц за власть или её неправомерное удержание путём насилия, обмана, подкупа и других преступных действий[86]. Основными представителями этих противоборствующих сил, как правило, являются лица старше 30 лет. (Это подтверждается и данными участников акций в поддержку А. Навального.)

Однако в истории России и других стран есть много примеров, когда в такое противостояние включались и более молодые люди, чаще всего студенты вузов. Новацией современного российского периода можно считать участие в протестных мероприятиях несовершеннолетних лиц. Причём это касается не только событий января 2021 г., но и 2018–2019 гг. По данным социологов интернет-издания The Bell, на несанкционированных акциях, прошедших в Москве 23 января 2021 г., доля лиц младше 18 лет была менее 10 %. Как сообщила уполномоченный по правам ребёнка А. Кузнецова, на протестных акциях 23 января 2021 г. по всей России задержали около 300 несовершеннолетних[87].

Безусловно это определённый сигнал представителям власти: об изменении тактики и идеологии протестного движения. Крайне важна реакция официальных субъектов. Ещё до проведения митингов Следственный комитет РФ возбудил уголовное дело о привлечении несовершеннолетних к участию в несогласованных акциях[88]. Министерство просвещения РФ также распространило среди родителей предостерегающую информацию[89]. Сообщения о последствиях участия в акциях получили в ряде городов студенты, родители школьников и даже дошкольников. Тактически эти действия, носящие упреждающий характер, понятны.

По некоторым данным[90] во время проведения акций в отношении несовершеннолетних, участвовавших в них, были приняты мягкие меры воздействия, в частности, в отношении многих из них даже не составлялось протоколов. Тем не менее, есть информация о том, что за участие в несанкционированном митинге решаются вопросы об отчислении из вузов, увольнении с работы. Что касается несовершеннолетних, то за их участие в таких мероприятиях несут ответственность, прежде всего, родители. С точки зрения закона это правомерно. Но, к сожалению, иногда меры ответственности превышают степень общественной опасности содеянного. Так, в Ленинградской области мать 11-летней девочки, оказавшейся на несанкционированном митинге, намеревались ограничить в правах[91]. А ограниченный в правах родитель не может проживать со своим ребёнком, воспитывать его. Ребёнка при этом передают либо в организацию для детей-сирот, либо другому родителю. Но основания, изложенные в ст. 73 СК РФ[92] «Ограничение родительских прав», для ограничения матери этой девочки в родительских правах отсутствуют.

В данном случае властные субъекты намеревались совершить неправомерные действия. Недопустимо использовать данную меру воздействия в отношении родителей для того, чтобы тем самым «устрашить» или «воспитать» ребёнка.

На фоне «шумихи» вокруг несанкционированных митингов остаются без должного внимания не менее серьёзные факты «оппозиционного характера». В феврале 2021 г. депутат Законодательного собрания Екатеринбургской городской думы А. Колесников предложил Главе комитета Госдумы РФ по законодательству П. Крашенинникову создать в России Русскую республику со столицей в Екатеринбурге. По словам Колесникова, у русского народа нет своей республики, национальной автономии в составе России[93].

Данную инициативу можно было бы списать на некий популистский шаг, но напомню, что в 1993 г. глава администрации Свердловской области Э. Россель инициировал создание Уральской республики со столицей в Екатеринбурге.

О несогласии с решениями центральной власти свидетельствуют и массовые мирные митинги и шествия против уголовного преследования бывшего губернатора Хабаровского края С. Фургала, который 9 июля 2020 г. был задержан и перевезён в Москву. Протестные акции активно проходят по субботам, начиная с 11 июля 2020 г.

Подобные факты свидетельствуют о стремлении населения данной территории России получить «независимость» от «московской власти», объяснить которое только «влиянием извне» вряд ли удастся.

В политическом противостоянии есть две основные стороны, борющиеся за власть. При этом я очень сочувствую сотрудникам правопорядка, вынужденным быть беспристрастными в этом противоборстве:

-                    по сути, если две основные силы действуют по собственной воле, то сотрудники силовых структур подчиняются приказам (независимо от их согласия с таковыми и от того, как они относятся к происходящему);

-                    именно они испытывают на себе негативное отношение населения как непосредственно в ходе мероприятий, так и после них. Печально, что такие последствия становятся причиной конфликтов в семьях сотрудников;

-                    чаще всего рядовым сотрудникам правоохранительных органов, стоящим в оцеплении, приходится действовать в условиях неочевидности, поскольку мирное собрание в одну секунду может превратиться в массовую драку. Слабо верится в то, что избиение мирных демонстрантов доставляет удовольствие молодым сотрудникам полиции, или они изначально ориентированы на применение силы;

-                    печально, что в такой ситуации мы наблюдаем противостояние одной части молодёжи другой её части, чем собственно вносится раскол в общество, порождающий ненависть и отчуждение в молодёжной среде. Молодые сотрудники правоохранительных органов рассматриваются другой частью молодёжи как её инородная составляющая, прислуга коррупционеров и олигархов.

Завершая свои размышления, считаю, что ориентация власти в основном на запретительные и устрашающие меры, возможно, на какой-то период времени сдержит активность оппозиционеров, но это не обеспечит длительной стабильности в государстве.

 

 

Н.И. Кузнецова (Санкт-Петербург, Россия)[94]

Об одном из «новых» политических преступлений

 

Проблематика, затронутая П.А. Кабановым в его докладе, получившая отклик у коллег-криминологов (С.Ф. Милюков, Д.А. Шестаков, А.П. Данилов, А.В. Никуленко и др.)[95], представляется чрезвычайно актуальной и наводит на ряд размышлений относительно современного состояния и перспектив развития отечественного уголовного законодательства об ответственности за политические преступления.

24 февраля 2021 г. вице-спикер Госдумы РФ И.А. Яровая предложила внести в Уголовный кодекс РФ ряд поправок, касающихся ужесточения ответственности за клевету в отношении ветеранов Великой Отечественной войны. Она предлагает отнести к одной из форм реабилитации нацизма публичное распространение заведомо ложных сведений о ветеранах Великой Отечественной войны, а также установить уголовную ответственность за унижение их чести и достоинства, а также оскорбление памяти защитников Отечества[96]. По моему мнению, такое предложение имеет ярко выраженную политическую подоплёку.

Для правовой науки традиционно актуальным является вопрос соотношения правовых норм и всех других норм и правил, регулирующих общественные отношения. Этот вопрос отнюдь не праздный, заключающийся в поиске «золотой середины» между тотальным правовым регулированием всего и вся, характерным для тоталитарного государства, и анархией, порождаемой недостаточным или неадекватным правовым регулированием.

С сожалением приходится признать, что современная российская правовая система буквально семимильными шагами идёт к первой из отмеченных крайностей. И дело здесь не только в слабой правовой подготовке представителей законодательной власти, что мы можем наблюдать, в частности, на примере значительной части депутатов Госдумы РФ. И даже не в том, что в бурной законодательной деятельности явно прослеживаются корпоративные интересы как национальных, так и глобальных групп влияния, точнее – глобальной олигархической власти (ГОВ)[97].

Проблема в том, что подобное «законотворчество» крайне негативно сказывается на праве, подрывая его авторитет. Налицо явная попытка разрешить сугубо этические проблемы посредством криминализации всё новых деяний. Напомню, в УК РСФСР существовала статья 190¹ «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй», которая была исключена из Кодекса в период перестройки (это произошло 11 сентября 1989 г.).

Отмеченная инициатива И.А. Яровой представляется ничем иным, как возвращением к практике 30-летней давности. Абсурдность ситуации заключается и в том, что СССР был идеологизированным государством, в то время как в России, согласно ст. 13 Конституции РФ, не может устанавливаться государственная идеология. Подчеркну, я глубоко уважаю ветеранов Великой Отечественной войны. Мне крайне печально, что половина из них проживает за чертой бедности[98]. При этом недопустимо использовать сформировавшееся за прошедшие с момента окончания Второй мировой войны десятилетия трепетное отношение к войнам, принёсшим нам Великую Победу, в целях достижения сиюминутных политических результатов.

Так, Н.А. Лопашенко верно выделяет следующие тенденции в современном законотворчестве: стремление законодателя угодить руководству страны; подкрепление спорных законов уголовно-правовым запретом; противодействие протестным движениям путём принятия уголовно-правовых запретов на определённое поведение[99].

На мой взгляд, следует разделять вопросы правовые, этические, политические. Практика использования уголовного законодательства для решения политических проблем ведёт к размыванию границ преступления. У правоприменителя появляется возможность произвольного толкования закона, а, следовательно – возникает угроза избирательного применения норм. В этих условиях остаётся один шаг до той ситуации, когда политическая целесообразность или чьи-то интересы берут верх над нормой права, а закон превращается из высшей ценности цивилизованного общества в инструмент разрешения личных вопросов.

 

 

В.С. Джатиев (Москва, Россия)[100]

О понимании политической криминологии, её отраслевой обособленности и политико-правовой значимости

 

Когда-то в одной из научных публикаций Ю.Д. Блувштейна я прочитал его высказывание о том, что термины, а речь шла о личности преступника, кажутся нам понятными до тех пор, пока мы не начинаем ими пользоваться. Сложно сказать, много ли криминологов, которым смысловое содержание словосочетания «политическая криминология» кажется или казалось понятным сразу же без каких-либо интеллектуальных потуг. Я же, не скрываю, в данном случае являюсь живой иллюстрацией мудрого высказывания Ю.Д. Блувштейна. Поэтому позволю себе вслух немного порассуждать о том, что бы могли означать термины «политика», «криминология», «политическая криминология» и «криминологическая политика».

В правовой науке широко распространены взгляды, согласно которым правотворчество, право и практика реализации права являются сутью правовой политики государства. Однако приверженцы подобных взглядов совершают очевидную методологическую ошибку. Они не обращают внимания на опережающее осознание субъектом (государством) характера своего поведения и его последствий.

Правовая политика государства – явление идеологическое. Суть этой идеологии предопределяется единственной функцией (предназначением) государства быть организатором общества, управляющим обществом. То, что государство само не всегда осознаёт своей роли в той или иной области общественных отношений, при тех или иных настроениях общества, при тех или иных собственных возможностях, а также внятно не может объяснить или по какой-либо причине не объясняет своего намерения, реального поведения и последствий того и другого, не является опровержением идеологической сущности правовой политики государства. Правотворчество же и практика реализации права являются лишь средствами реализации правовой политики. Причём право, правотворчество и практика реализации права многообразны как по происхождению, так и по качеству, социальным последствиям. При этом является заблуждением безоговорочное отождествление декларируемой и реальной правовой политики государства. Реальная политика государства, к сожалению, зачастую диагностируется аналитическим путём посредством векторной оценки правотворчества и практики реализации права. И как здесь не вспомнить ставшее классическим высказывание В.И. Ленина о том, что о реальных общественных помыслах и чувствах реальных личностей можно судить только по их общественным действиям[101].

Да, криминология – это наука о преступности (о её причинах, состоянии, структуре, динамике, прогнозировании и предупреждении, о преступниках и их жертвах). Но это одновременно подтверждает то, что криминология является наукой социологической, управленческой. Устраняя обстоятельства, порождающие преступность, добиваясь сокращения количественных показателей преступности, добиваясь снижения доли тяжких и особо тяжких преступлений в общих показателях преступности, осуществляя справедливую карательную практику, государство решает социально-управленческие задачи, обеспечивая бесконфликтное сосуществование с обществом.

Криминология как наука социологическая, управленческая не может не быть наукой политической, так как управление есть политика в реализации. Поэтому представляется не совсем правильным обозначение отдельной отрасли (направления) криминологии как политическая криминология. Идя по этому пути, мы рискуем получить множество различных криминологий, ограниченное лишь фантазией криминологов при выборе каждым предмета своего исследования.

Что касается криминологической политики, то понимание её реальности со временем охватывает всё большее число криминологов. Проблема лишь в преодолении узости понимания криминологической политики. К сожалению, она преимущественно видится в пределах противодействия преступности и не увязывается с глобальной (единственной) функцией государства по организации общества, управлению обществом.

Основанием обособления той или иной отрасли криминологии принято считать вид преступности. Отраслевое разграничение преступности как таковой в пределах суверенной юрисдикции является условным, поскольку одни и те же виды преступлений могут оказаться в составе предмета той или иной отрасли криминологии. Художник (он же криминолог) так видит! И ничего плохого в этом нет. Это я говорю потому, что хочу понять, какая преступность могла бы быть предметом условной «политической криминологии». И сразу же напрашивается ответ – «политическая преступность». А что такое политическая преступность? Кажется, пока ещё никто не собирается посягнуть на составление полного реестра видов преступлений в совокупности составляющих политическую преступность. Есть лишь суждения о политическом характере того или иного вида преступления либо той или иной локальной группы видов преступления.

П.А. Кабанов мог бы более предметно изложить свои взгляды, чтобы отклики на тезисы его доклада были более содержательными, полемичными и полезными в плане поиска взаимопонимания и продвижения к новым знаниям. Ему надо было обозначить своё понимание политической преступности как базовой категории политической криминологии, на существовании которой в его же понимании он настаивает.

Поскольку политика органически совмещается с волевым, властным поведением, естественно предположить, что политическая преступность – это преступность по поводу власти, против власти, самой власти. В структуре преступности выделяются преступления, заведомо дезорганизующие власть, дестабилизирующие общество и используемые как средство борьбы за власть с широким спектром целеполагания, от банального самоутверждения до изменения общественно-политического и экономического строя.

К числу изначально политических можно отнести такие преступления против конституционных прав и свобод человека и гражданина, как нарушение равенства прав и свобод человека и гражданина (ст. 136 УК РФ), воспрепятствование осуществлению избирательных прав или работе избирательных комиссий (ст. 141 УК РФ), фальсификация избирательных документов, документов референдума, документов общероссийского голосования (ст. 142 УК РФ), фальсификация итогов голосования (ст. 142¹ УК РФ), незаконные выдача и получение избирательного бюллетеня, бюллетеня для голосования на референдуме, бюллетеня для общероссийского голосования (ст. 142² УК РФ), воспрепятствование проведению собрания, митинга, демонстрации, шествия, пикетирования или участию в них (ст. 149 УК РФ).

Изначально политическими можно признать такие преступления против общественной безопасности, как террористический акт (ст. 205 УК РФ), содействие террористической деятельности (ст. 205¹ УК РФ), публичные призывы к осуществлению террористической деятельности, публичное оправдание терроризма или пропаганда терроризма (ст. 205² УК РФ), прохождение обучения в целях осуществления террористической деятельности (205³ УК РФ), организация террористического сообщества и участие в нём (ст. 205⁴ УК РФ), организация деятельности террористической организации и участие в деятельности такой организации (ст. 205⁵ УК РФ). Таковыми же являются все преступления против основ конституционного строя и безопасности государства (ст. 275-284¹ УК РФ). Кроме того, с некоторыми оговорками, к этой же категории относятся преступления против мира и безопасности человечества (ст. 353-361 УК РФ).

Любое иное преступление может быть совершено по политическим мотивам, любому преступлению можно придать политический оттенок и использовать как политический аргумент. Практика формулирования составов политических преступлений не безупречна. Она чрезмерно импульсивна, а иногда и неприемлемо мелочна.

В рамках же дискуссии о политической криминологии хочу откликнуться на некоторые высказывания её участников. Прав Д.А. Шестаков, усматривающий на фоне происходящих в России разной массовости несанкционированных выступлений противопреступную сущность малочисленной пророссийской оппозиции, состоящей в основном из научной интеллигенции, которая в рамках закона критикует власть и тесно связанную с ней олигархию, в том числе за преступное сверхобогащение узкой группы лиц, а также непринятие мер против свершившегося расслоения российского общества на богатых и бедных.

Вместе с тем правда состоит ещё и в том, что власть не предпринимает видимых усилий для осознания обоснованности этой критики, а, следовательно, и своей ответственности за негативное к себе отношение пророссийской оппозиции, какой бы малочисленной она ни была. Собственно, и оппозицией эту прослойку общества можно называть лишь условно. Ответственная власть с благодарностью должна относиться к такой оппозиции, которая способствует выявлению и устранению реальных механизмов порождения массовых протестных настроений в обществе. Только проблема в том, что власть зачастую сама порождает подобные настроения. И было бы странно, если бы этим не пользовались недруги России, в том числе глобально олигархическая власть.

В.В. Меркурьев совершенно справедливо отмечает, что «происходящие в России политические процессы оказывают закономерное влияние на характеристики политической преступности, которые не могут выпадать из поля зрения криминологов. В этом контексте особую важность имеет осмысление иностранного вмешательства, по сути представляющего подстрекательство к протестам в России и вовлечение несовершеннолетних к участию в них». А в продолжение пишет: «В 2020 г. в связи с предложенными Президентом РФ В.В. Путиным изменениями в текст Конституции к этому добавились атаки с целью дискредитации как самих конституционных новаций, так и способа их введения в действие через процедуры прямой демократии (путём общероссийского голосования)». Уверен, противодействуя недружественному зарубежному вмешательству во внутренние дела России, надо оставаться объективным во всём. Юрист не может не понимать, что никакой прямой демократии в процедуре «введения в действие» указанной поправки Конституции РФ не было. Надо осознавать, что любая защитная фальшь обесценивает усилия государства по нейтрализации пропагандистской интервенции против России.

Х.Д. Аликперов перед политической криминологией поставил ряд наполненных небеспочвенной тревогой вопросов по поводу массовой вакцинации от коронавируса. Однако мне кажется, что их, в первую очередь, надо было адресовать государству.

Докладчика же хочу поблагодарить за инициацию интересной и обогащающей криминологию, а также полезной для совершенствования уголовно-правовых механизмов государственного управления обществом дискуссии.

 

 

Д.А. Шестаков (Санкт-Петербург, Россия)[102]

Сетевое управление молодёжью как политкриминологический вопрос

 

Веха на очередном этапе развития политического преступностиведения. Политическая криминология к концу первого десятилетия текущего столетия вышла на новый этап своего развития. Кто следит за её формированием, видит, что суть этого этапа состоит в научном осмыслении глобальной олигархической преступности[103]. Теперь, в начале третьего десятилетия XXI в., ГОВ[104] единовременно выступила по нескольким направлениям: 1) ускоренное установление всемирного «цифрового» надзора, 2) эпидемиологическая смута, сопровождаемая рассчитанным ударом по мелкому и среднему предпринимательству, 3) дестабилизация ряда стран, в том числе России, посредством глобально управляемых массовых выступлений (ГУМВ), в основном молодёжи.

Именно на третьем направлении преступной деятельности ГОВ и сосредоточим внимание участников нашей беседы.

Только криминология (преступностиведение). Сразу договоримся работать исключительно в пределах криминолого-правового поля. Воздержимся от словес сугубо политических. Совместно исследуем, что в организованных извне массовых выступлениях и вокруг них преступно, в том числе криминогенно. В итоге совместно выдвинем меры противодействия на рассмотренном срезе преступности. И, пожалуйста, не станем выходить за пределы обозначенного предмета нашего разговора!

Два противонаправленных вида оппозиции и затаившиеся («перебежчивые») наблюдатели. Со своей стороны, предложу для обсуждения преступностиведческую выкройку («модель») происходящих в различных городах России несанкционированных выступлений. Все сопутствующие – не криминологические – обстоятельства мною отодвинуты в сторону. Назову составные части наблюдаемого брожения:

1) Глобальная олигархическая власть (ГОВ), которая стремится снизить мировое значение России и в этих целях сместить политическое руководство страны во главе с В.В. Путиным;

2) Внутрироссийская «придворная» олигархия, преступно обогатившаяся, в том числе на «ваучерной приватизации», присвоившая тем самым часть национального достояния, успешно сохраняющая в своём владении похищенное;

3) Наёмная команда, нарочно подготовленная и имеющая опыт организации «цветных» революций, а также разветвлённую цепь разлагающей общество агентуры, включающей в себя провокаторов применения против демонстрантов насилия;

4) Значительное число представителей молодёжи, организованных посредством социальных сетей, в большинстве своём не имеющих ясных политических представлений, но охотно «тусующихся», в том числе по явно надуманному поводу, вроде очевидной лжи о политических репрессиях в отношении А.А. Навального;

5) Малочисленная пророссийская оппозиция, состоящая в основном из научной интеллигенции, которая в рамках закона критикует власть и тесно связанную с ней олигархию, в том числе за преступное сверхобогащение узкой группы лиц, а также непринятие мер против свершившегося расслоения российского общества на богатых и бедных.

В представленной выкройке можно видеть четыре преступных и одну противопреступную (пророссийскую) её составляющую.

Подчеркну, что в своей уже не замаскированной противороссийской борьбе ГОВ на этот раз сделала ставку на молодёжную «тусовку». Этому предшествовала многолетняя подготовка. Из российской образовательно-воспитательной сферы изъяли такой важный элемент, как личностное, в том числе патриотическое (родоюбивое – по А.П. Данилову), развитие подрастающего поколения. В то же время молодёжь многих стран, включая Россию, погрузилась в пространство Интернета. Будучи запутанной в его сетях, она подвергается продуманному воздействию, с помощью которого её часть удаётся использовать в конечном счёте против независимости России.

Углубимся в причинность! Пожалуй, главной отличительной заслугой советского преступностиведения стало становление его раздела, посвящённого причинности[105]. Разрабатывать меры противодействия преступности нельзя без понимания глубинных её причин. Напомню моё триединое видение основных причин воспроизводства преступности в послесоветской России: 1. Противоречие между потребительством и духовностью, проявляющееся в ослаблении национальной идеи. 2. Противоречие между бедностью и откровенно украденным у народа богатством при отсутствии среднего зажиточного слоя. 3. Противоречие между глобально-американизированной «олигархией» (воробогачеством) и суверенными цивилизациями. Третье противоречие в преломлении глобального в российское предстаёт как противоречие между властью, слившейся с «олигархией», и большинством населения^[106].

Не знаю, как Вам, коллеги, а мне эта концепция помогает подобраться к обдумыванию мер противодействия преступной стороне обсуждаемого здесь явления.

Развитие правовых мер противодействия ГУМВ. Продажная часть оппозиции (как и продажное чиновничество) стране вредна. Вот почему возникла надобность в установлении уголовной ответственности за оказание и получение зарубежной финансовой поддержки политическим выступлениям.

Вместе с тем, мне представляется, что следует перенаправить «скандально-тусовочную» энергию части молодёжи из антироссийского в пророссийское русло. Напомню моё предложение: установить в Конституции РФ право граждан на долю в прибыли, получаемой от использования кем бы то ни было природных ресурсов^[107].

Вдумчиво строя теоретические основы противодействия ГУМВ, будем ясно сознавать, к чему мы собственно стремимся. Отечественное политическое преступностиведение должно служить защите российской цивилизации от нависших над ней (не первый раз в нашей истории) угроз. Вместе с тем, разрабатывать контрмеры, в том числе в отношении внутрироссийского воробогачества, надо предельно осторожно, остерегаясь чрезмерно «раскачивать лодку».

Мне отрадно замечать постепенно утверждающееся среди исследователей уголовной политики отрицательное отношение к её чрезвычайному ужесточению в послесоветское время^[108]. Конечно, предельная продолжительность срочного лишения свободы должна быть сокращена, по крайней мере до размеров, предусмотренных УК РСФСР 1961 г. Автор настоящих строк неоднократно высказывался против воспринятой нашим законодателем так называемой двухвекторной модели уголовного законодательства.

Развитие криминологического законодательства. Происходящие в начале двадцатых годов нынешнего столетия организованные массовые нарушения общественного порядка с использованием молодёжи, направленные на дестабилизацию российского общества, требуют, помимо прочего, законодательно урегулировать применение технических средств выявления и пресечения правонарушений политической направленности, которые совершаются с использованием средств массового общения.

Взгляд в ближайшее будущее. Криминологическое рассмотрение недавних массовых выступлений во многих городах России привлекает в очередной раз внимание к ГОВ, её преступной деятельности, а также к внутрироссийскому олигархическому уровню преступности. Надо перенаправить претензии политизированной молодёжной тусовки на внутреннюю российскую олигархию. В Конституции России следует установить положения о перераспределении доходов от полезных ископаемых: из кармана воробогачей в пользу граждан России. В Уголовный кодекс РФ предлагаю ввести состав преступления, который условно назовём «зарубежное финансирование политических протестов». Учреждениям безопасности необходимо иметь в виду способы, с помощью которых ГОВ управляет революциями. В своё время восемь таких способов были мной описаны^[109]. Особое внимание должно быть уделено предотвращению провокационной стрельбы и тому подобных действий, подталкивающих мирных демонстрантов к совершению якобы ответного насилия.

 

 

 

Фотопредставление беседы Вы можете найти в фотоальбоме Клуба