ПРАВО, ЦИФРОВИЗАЦИЯ И БЕЗОПАСНОСТЬ В ПРЕСТУПНОСТИВЕДЧЕСКОМ ПОЛЕ (ВОЗВРАЩАЯСЬ К ТЕМЕ)

6 декабря 2019 года беседа «ПРАВО, ЦИФРОВИЗАЦИЯ И БЕЗОПАСНОСТЬ В ПРЕСТУПНОСТИВЕДЧЕСКОМ ПОЛЕ (ВОЗВРАЩАЯСЬ К ТЕМЕ)».

С докладом «Цифровой безопасности – цифровой уголовно-правовой ресурс» выступил С.Я. Лебедев – д.ю.н., профессор, почётный профессор Санкт-Петербургского международного криминологического клуба, заведующий кафедрой экономической безопасности, аудита и контроллинга Российского государственного университета имени А.Н. Косыгина (Москва, Россия).

Беседу вёл заместитель президента Клуба А.П. Данилов.

На беседу собрались криминологи из Москвы (Россия), Санкт-Петербурга (Россия).

13 студентов вузов (РГПУ им. А.И. Герцена: Д.Д. Искандарова – 1-й курс магистратуры, Е.В. Белоусова, П.А. Малыгин, С.С. Митрохин – все 4-й курс бакалавриата; Санкт-Петербургский институт (филиал) ВГУЮ (РПА Минюста России): К.Г. Ахундова; Санкт-Петербургский государственный морской технический университет: М.А. Матусова, Д.С. Митько, В.Е. Котова, М.М-Б. Полонкоева – 2-й курс, Д.П. Мотов, М.А. Тарасов, А.А. Тихомирова; Российский государственный университет им. А.Н. Косыгина: Э.М. Левковский).

2 курсанта (Санкт-Петербургский университет МВД России: Н.А. Русаков, А.В. Строк – все 4-й курс).

6 аспирантов (РГПУ им. А.И. Герцена: А.В. Акембетова, С.А. Мартьянова, М.М. Мирзабеков, М.А. Пахомова, Ю.А. Сорокина, А.М. Яблоков).

1 прикрепитель (Санкт-Петербургский университет МВД России: Р.М. Закамалдин).

2 гостя (писатель Н.В. Кофырин; Е.Г. Старкова).

4 преподавателя (Санкт-Петербургский государственный экономический университет: А.А. Григорьева, И.В. Мезенцев; Санкт-Петербургский государственный морской технический университет: С.В. Игнатенко, Е.И. Пономаренко).

8 кандидатов юридических наук (РГПУ им. А.И. Герцена: А.П. Данилов, М.С. Дикаева; Санкт-Петербургский университет МВД России: В.С. Харламов; Санкт-Петербургский военный институт войск национальной гвардии Российской Федерации: Н.А. Петухов; ООО «Многопрофильное предприятие „ЭЛСИС“»: Г.В. Зазулин; Северо-Западный институт управления РАНХиГС: Н.И. Пишикина; Санкт-Петербургский институт (филиал) ВГУЮ (РПА Минюста России): В.П. Кутина; Российский государственный университет им. А.Н. Косыгина: В.Ф. Джафарли).

1 доктор медицинских наук (Государственный университет морского и речного флота имени адмирала С.О. Макарова: Л.Н. Галанкин).

4 доктора юридических наук (РГПУ им. А.И. Герцена: С.У. Дикаев; Санкт-Петербургский университет МВД России: Л.В. Готчина, А.В. Никуленко), среди которых 1 заслуженный деятель науки РФ (РГПУ им. А.И. Герцена: Д.А. Шестаков).

В обсуждении доклада участвовали: А.А. Григорьева, Л.В. Готчина, В.Ф. Джафарли, Г.В. Зазулин, И.В. Мезенцев, А.В. Никуленко, Н.И. Пишикина, Д.А. Шестаков.

Выжимки из докладов и поступивших откликов.

Выжимка из основного доклада.

С.Я. Лебедева (Москва, Россия).

Цифровой безопасности – цифровой уголовно-правовой ресурс.

Вступление человечества в эру 6-го технологического уклада с каждым днём всё более переформатирует и видоизменяет привычные, в том числе доселе весьма консервативные, стороны и объекты социальных практик, что закономерно сказывается не только собственно на человеческой деятельности, но и на её правилах и регуляторах. В результате цифровые технологии закономерно меняют традиционные формы правового обеспечения той или иной сферы жизни человека, усиливая и ускоряя тенденцию его инновационно-технологического переустройства. Отсюда инновационная модернизация права и соответствующая ей модернизация правоприменения становятся сегодня самостоятельным значимым ресурсом нового технологического уклада.

В то же время, при всей насущной потребности в такой модернизации, нельзя не видеть явной неготовности нашего законодателя и, главное, правоприменителя адекватно реагировать на происходящие в мире технологические перемены. Тогда как в этих обстоятельствах как никогда требуется мобилизация, прежде всего, интеллектуального профессионального ресурса на серьёзную и, безусловно, масштабную работу, нацеленную на обозначенные инновационные изменения в праве, законодательстве и правоприменении. И это касается не только так называемых нормативно регулятивных правовых сегментов, но и, безусловно, тех, что призваны о х р а н я т ь общественные отношения от разрушающего их социально опасного потенциала, который, в свою очередь, также подвержен аналогичным цифровым модификациям. Потому в условиях глобальной цифровизации речь должна идти об адекватном глобальном и всеобщем правовом технологическом переустройстве системы управления новыми цифровыми социально-правовыми отношениями, в котором уголовно-правовые, криминологические, криминалистические и уголовно-процессуальные инновации должны получить собственное оформление и развитие.

Между тем, до сих пор наше традиционное материальное право, обозначающее, что есть правонарушение и преступление, и вместе с ним процессуальное право, регламентирующее правовые механизмы воздействия на правонарушителей (преступников), демонстрируют себя в так называемом аналоговом режиме.[1] В то время как в противовес существующему правовому аналоговому устройству система правоохранительного контроля всё более демонстрирует стремление к цифровому формату.

Известно, что правоохранительная практика сегодня пытается задействовать для целей оперативной и объективной фиксации правонарушений и адекватного реагирования на них современные технические и технологические ресурсы, минимизировать в этом деле стандартный человеческий ресурс. В результате подобной модернизации обеспечивается не только адекватность и оптимальность общего правоохранительного реагирования на правонарушения, но и нивелируется известная коррупционная составляющая любого правоохранительного процесса с «человеческим» лицом. Примером такой правоохранительной инновации, отчасти, могут служить цифровые технологии, применяемые в контроле над участниками дорожного движения.

Представляется, что в сфере цифрового обеспечения безопасности от различного рода криминальных угроз, особенно активно позиционирующих себя в киберпространстве, технологии их цифровой правоохранительной фиксации станут со временем более результативными. В данном случае технологический контроль над нормативно обусловленным, а потому «правопослушным» поведением, способен автоматически выявлять любые несанкционированные (нештатные) внешние и внутренние угрозы безопасности. Правоохранителям останется лишь зафиксировать факт нарушения и установить его источник для определения меры юридической ответственности и организации соответствующего судопроизводства.  Помимо всего прочего, в этом случае одновременно будет срабатывать превентивный эффект цифрового правоохранительного (вместе с технологическим) контроля, т.к. совершение какого-либо правонарушения станет рискованным для замыслившего его субъекта и потому просто невыгодным, а по сути, бессмысленным. Разумеется, подобная технология безопасности потребует создания собственного правового (и, безусловно, цифрового) механизма её обеспечения. Однако это всего лишь дело времени, причём, судя по интенсивности развития цифровых технологий, весьма непродолжительного.

Футурологически оценивая перспективы будущего уголовного закона и уголовно-процессуальные практики его применения в цифровых условиях, можно уверенно прогнозировать, что и те, и другие будут напрямую связаны с новыми информационными технологиями, развитие которых, в свою очередь, представляет собой единственно верную идеологическую, а вместе с ней и информационно-технологическую направленность достижения цели обеспечения безопасности личности, общества и государства уголовно-правовыми и криминологическими средствами.

Представляется, что при всей очевидности цифровой перспективы развития уголовно-правовых и уголовно-процессуальных институтов и механизмов обеспечения общественной, экономической и национальной безопасности гораздо более эффективным направлением в достижении успеха совершенствования систем безопасности в условиях глобальной цифровизации должно стать целенаправленное и масштабное объединение профессиональных научно-аналитических потенциалов экономистов, юристов и информационных технологов вокруг формирования адекватной современным цифровым угрозам безопасности и оптимальной по своим экономическим, правовым и информационно-технологическим ресурсам новой цифровой модели обеспечения безопасности личности, общества, государства.

Д.А. Шестаков (Санкт-Петербург, Россия).[2]

Возвращаясь к безопасности ввиду «оцифровки» уголовного права (В связи с докладом С.Я. Лебедева 6 декабря 2019 года).

Проблемное поле между компьютерными технологиями совершения преступлений и противодействия им, уголовным правом, а также законодательством о безопасности. В нашем Клубе всегда высоко оценивался и ценится вклад в разработку проблем безопасности, внесённый опережающими время трудами Николая Васильевича Щедрина.[3] Законодательство о безопасности, в том числе международное, в последние два десятилетие множится. Переход от юридического осмысления норм безопасности к постановке вопроса о праве безопасности связан с именем немецкого преступностиведа Ханса-Йорга Альбрехта.[4] В Клубе обсуждение преступностиведческой проблемы безопасности, в частности, в связке с компьютерной преступностью и компьютерным противодействием ей ведёт отсчёт времени, во всяком случае, уже с опубликования в 2009 году в нашем журнале статьи Ульриха Зибера[5] и состоявшейся в Клубе 3 июня 2010 года беседы с ним. Его доклад назывался: «Свобода против безопасности  в борьбе с терроризмом и организованной преступностью – международное развитие и германская уголовная политика». Он сыграл значимую роль в критическом осмыслении искусственного нагнетания страхов населения перед преувеличенными угрозами в целях протаскивания чрезвычайных, порой преступных мер безопасности под знаменем «войны с терроризмом».

У. Зибер полагает, что «развитие информационного общества, рискованного общества … ведёт уголовное право – особенно в контексте нарастающей глобальной уголовной политики – к функциональной границе … и ставит его перед новыми категориальными вызовами».  По его мнению, право безопасности требует самоопределения, ибо оно не может вместиться в классические правовые отрасли уголовного, полицейского, военного законодательства.[6] Им многое сделано для продвижения компьютерной проблематики применительно к уголовно-правовой области.

Вместе с тем, наступление законодательного регулирования «безопасности» на уголовное право, проникновение подходов «безопасности» в уголовное и уголовно-процессуальное законодательство послужило одним из подтверждений своевременности того, что в невско-волжской преступностиведческой школе – в пределах криминологии закона – было введено понятие преступного закона.[7]

Итак, внимание Клуба давно привлекает к себе проблемное поле между 1) уголовным правом, 2) «правом безопасности», 3) компьютерными технологиями преступной деятельности и 4) компьютерными технологиями противодействия преступности. Теперь, спустя годы, значение преступностиведческого осмысления данного поля наконец-то начинает пониматься широким кругом специалистов, о чём свидетельствуют публикации и возникающие в России научные подразделения (кафедры вузов, секторы научных учреждений), которые нацелены на освоение вопросов безопасности. Проблематике пределов безопасности в 2017 году в очередной раз было уделено внимание на проведённой в Университете им. И. Канта (Калининград) выездной российско-германской беседе Клуба.[8]

Особо следует отметить вклад Ханлара Джафаровича Аликперова в разработку двух аспектов этого проблемного поля: во-первых, чипирования, дистанционного контроля над преступностью[9], во-вторых, использования искусственного интеллекта при назначении уголовного наказания.[10] Второй из названных пластов деятельности Ханлара Джафаровича имеет непосредственное отношение к теме доклада Семёна Яковлевича Лебедева.

Кратко о докладе С.Я. Лебедева и сделанном им шаге в нужном направлении. Как и другие специалисты, занятые вопросами электронной системы определения меры наказания, Семён Яковлевич констатирует, что «в условиях глобальной «цифровизации» речь должна идти об адекватном глобальном и всеобщем правовом технологическом переустройстве системы управления новыми цифровыми социально-правовыми отношениями, в котором уголовно-правовые, криминологические, криминалистические и уголовно-процессуальные инновации должны получить собственное оформление и развитие». Он замечает нарастающее стремление системы правоохранительного контроля к цифровому формату.

Во внедрении информационных технологий в развитие уголовного закона и уголовно-процессуальных практик в современном цифровизированном (оцифрованном?) мире С.Я. Лебедев усматривает «единственно верную идеологическую, а вместе с ней и информационно-технологическую направленность… обеспечения безопасности личности, общества и государства уголовно-правовыми и криминологическими средствами». При этом остаётся пока интригующей загадкой, какие именно он имеет в виду технологии, помимо представленной в Клубе Х.Д. Аликперовым электронной матрицы назначения уголовного наказания?

Несомненное достоинство доклада, выжимка из которого помещена на сайте Клуба, состоит в ожидаемой увязке уголовно-правовой киберреакции на преступность с проблемой безопасности.[11]

Выше сказано, что российские преступностиведы, постепенно осваивая обозначенное здесь проблемное поле, только-только приближаются к осознанию значимого для нынешнего времени столкновения законодательных норм о «безопасности» с классическим уголовным правом.

Как пишет Йорг Арнольд (Германия), новый импульс дали дебатам о безопасности воздушные нападения террористов 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и Вашингтоне. «С этого времени понятия «безопасность» и «терроризм» конкурируют между собой по частоте их использования. Следует признать, – замечает Арнольд, – отрицать террористическую угрозу … нельзя. Но нельзя и закрывать глаза на то, что она играет роль троянского коня в демонтаже правового государства, причём, в общеевропейском измерении».[12]

Прикасаясь к проблеме «безопасности», в связи с надвигающимся «цифровым» управлением обществом – в том числе управлением посредством «кибернизации» уголовного права, – нельзя ограничиваться восприятием лишь положительной стороны законодательства безопасности. Долг преступностиведа видеть также отрицательную, в частности, криминогенную сторону этой нормативной отрасли, связанную с ограничением прав человека, нельзя проходить мимо некоторых даже преступных её правил. Следует непрестанно задаваться вопросом, не ведёт ли «оцифровка» уголовного закона и его применения к совершению преступлений и появлению новых видов преступлений? В особенности, на глубинных уровнях преступности. Взаимосвязь преступного и противопреступного – вот предмет особого внимания криминолога. При этом ему нельзя в преступлении просмотреть его противопреступный компонент (такое тоже наблюдается… даже в чудовищном преступлении 11 сентября!), а в мере противодействия преступности непростительно было бы не заметить возможную её преступную составляющую.

Оцифровка уголовного законодательства и политическая криминология. В десятые годы текущего столетия важнейшим направлением политической криминологии становится исследование глобально организованной (со стороны ГОВ) преступности – этой ключевой криминологической проблемы XXI века.^[13]

Ещё раз вернёмся к знаковым событиям 11 сентября. Существует мнение, что предпринятые тогда воздушные атаки были искусно проведённой провокацией того, чтобы приблизить установление единого мирового порядка, ограничив для этого права человека.^[14] Так или иначе, в этот трагический день преступники нанесёнными ими ударами целенаправленно или невольно обозначили корень зла, корень глобально организованной преступности. Точнее сказать, было указано направление, в котором уходит корень.

Первые жертвенные самолёты вместе с обречёнными людьми (пассажирами, пилотами, стюардессами и захватившими воздушные суда налётчиками) были брошены на Всемирный торговый центр, устроенный в нью-йоркских башнях-близнецах. Это символ не США, а ГОВ (глобальной олигархической власти). Второй удар в столице Соединённых Штатов Вашингтоне нанесён Пентагону – символу военщины собственно страны, являющейся проводником воли ГОВ. Готовился ещё третий удар, предположительно по представительной и исполнительной властям США, а именно по Капитолию и Белому дому. Это лишь внешнегосударственный уровень мировой преступности. Основополагающий её уровень – глобальная олигархическая власть.

Сама ГОВ не имеет почтового адреса. Её законспирированность, отсутствие официального статуса, неопределённость и до времени неопределяемость способствуют её неуловимости и безнаказанности. Как докладчик сопоставил компьютерные технологии уголовного права – этого важного компонента противодействия преступности – с безопасностью, так политической криминологии безопасность от ГОВ следует связать с «цифровизацией» преступности и противодействия ей.

Нельзя сказать, что мир не сопротивляется стремлению ГОВ к управлению им посредством информационных технологий. Во всяком случае, Китай уже преуспевает в этом противостоянии. Как отмечает цитируемый Е. Лариной и В. Овчинским австралийский аналитик Саманта Хоффман, Китай не ограничивается оборонительной стратегией превращения страны в высокотехнологичное общество, а стремится преобразовать сначала ближайших соседей, потом сферу влияния, и в завершение – весь мир по китайским лекалам высокотехнологичного управления, причём, на базе традиционных конфуцианских ценностей. Такая глобальная деятельность, обеспеченная технологически, финансово, а также производством серверов, компьютеров, гаджетов, закреплена в решениях партийного и государственного руководства КНР.^[15]

Именно Китай стал той силой, которая может противостоять и уже противостоит глобальной олигархической преступности. Но в этом есть и новая угроза, заслуживающая пристального внимания со стороны политического преступностиведения. Не являемся ли мы свидетелями рождения параллельной (тоже планетарного значения) воронки преступности?^[16] В связи со сказанным необходимы дополнения отечественного «права безопасности». Нужны криминологические доводы для национализации производства всего IT-оборудования и IT-технологий.

Х.Д. Аликперов (Баку, Азербайджанская Республика).[17]

Развитие криминологии невозможно без опоры на достижения предыдущих исследований в этой сфере.

С большим интересом ознакомился с тезисами доклада С.Я. Лебедева на тему «Цифровой безопасности – цифровой уголовно-правовой ресурс».

Полагаю, что следует согласиться со многими его выводами и предложениями. Действительно, как справедливо отмечает уважаемый профессор, цифровые «технологии закономерно меняют традиционные формы правового обеспечения той или иной сферы жизни человека, усиливая и ускоряя тенденцию её инновационно-технологического переустройства».

Заслуживают поддержки и выводы автора о том, что «в условиях глобальной цифровизации речь должна идти об адекватном глобальном и всеобщем правовом технологическом переустройстве системы управления новыми цифровыми социально-правовыми отношениями, в котором уголовно-правовые, криминологические, криминалистические и уголовно-процессуальные инновации должны получить собственное оформление и развитие».

Считаю, что автор также прав, когда пишет, что «до сих пор наше традиционное материальное право, обозначающее, что есть правонарушение и преступление, и вместе с ним процессуальное право, регламентирующее правовые механизмы воздействия на правонарушителей (преступников), демонстрируют себя в так называемом аналоговом режиме. В то время как в противовес существующему правовому аналоговому устройству система правоохранительного контроля всё более демонстрирует стремление к цифровому формату».

Сказанное можно повторить и относительно его выводов о том, «что в сфере цифрового обеспечения безопасности от криминальных угроз, особенно активно позиционирующих себя в киберпространстве, технологии их цифровой правоохранительной фиксации станут со временем более результативными».

Вместе с тем, уважаемый Семён Яковлевич в своих тезисах почему-то не обозначил существующие разработки в анализируемой им сфере, даже словом не обмолвился о таких новых технологиях в области криминологии и уголовного права, криминалистики и уголовного процесса, как «Технология оформления уголовных дел на едином информационном портале» (О. Качалова и Ю. Цветков); «Глобальный дистанционный контроль над преступностью» (Х. Аликперов); «Перевод отправления правосудия на цифровые рельсы на основе технологии блокчейн» (Л. Бертовский); «E-уголовное дело», разработанное казахстанскими учёными-юристами; «Электронная система определения оптимальной меры наказания» (Х. Аликперов, И. Рагимов); «О цифровом правосудии», которая внедрена в правоприменительную деятельность судов Грузии, стран Балтии, Саудовской Аравии и других государств.

Чем объясняется умалчивание С.Я. Лебедевым этих новейших изобретений в теории криминологии и уголовного процесса в странах СНГ (не говоря о достаточно интересных технологиях, разработанных в этой сфере в странах дальнего зарубежья)? Ведь общеизвестно, что наука, в том числе и криминологическая, развивается по спиралевидному принципу, где новый виток развития опирается на достижения и промахи предыдущих исследовательских витков...

Игнорирование прежних разработок в сфере цифровизации судопроизводства не согласуется не только с этой парадигмой, но и вступает в противоречие с темой беседы, в которой использован и такой оборот, как «возвращение к теме», то есть, к проблеме, которая была предметом публичного выступления других исследователей.

Речь, в частности, идёт о цифровой технологии «Электронные весы правосудия», которая по заключению авторитетных учёных-экспертов из пяти стран СНГ (Азербайджан, Беларусь, Казахстан, Россия, Украина) является уникальной разработкой, не имеющей аналогов в мире. По их мнению, эта уникальность выражается не только в том, что данная технология, генерируя оптимальную меру наказания виновному за совершённое им преступление, исключает из данного процесса человеческий фактор, но и в том, что:

во-первых, она в состоянии полностью исключить судебные ошибки и злоупотребления судей при назначении наказания, максимально минимизировать неоправданно суровые и необоснованно мягкие приговоры;

во-вторых, она свободна от таких человеческих пороков, как корысть и зависть, месть и податливость и т.д. Её невозможно подкупить, уговорить или склонить к принятию решения, выходящего за рамки правового поля;

в-третьих, уникальность этой технологии заключается и в том, что она носит универсальный характер, в силу чего может одинаково успешно применяться при отправлении правосудия не только в странах СНГ, но и во всех государствах мира, законодательство которых основано на ценностях романо-германской правовой системы.

Или взять, к примеру, технологию блокчейн Л. Бертовского, которая делает невозможным добавление в файлы электронного уголовного дела фальшивого блока материалов или изъятие существующего из этой системы, так как к записям могут получить доступ только следователь, у которого есть один закрытый ключ, и начальник следственного подразделения, а также прокурор, осуществляющий надзор, у которых также есть аналогичный ключ доступа к материалам уголовного дела. Затем к этой информации получат доступ только те, кому один из этих пользователей предоставит свой закрытый ключ. Например, судебно-экспертному учреждению, адвокату, гражданскому истцу и так далее. При этом у всех будет разный уровень доступа к файлам уголовного дела.

Сказанное можно повторить и относительно прогрессивной технологии «E-уголовное дело», посредством которой возможно дистанционное осуществление контроля (надзора) за законностью и обоснованностью процессуальных решений и действий, принимаемых следователем и судом по уголовному делу с момента его возбуждения и до вынесения по нему окончательного решения.

По мнению авторов этого изобретения, система позволит «подшивать» к делу все поступившие документы, постановления и протоколы процессуальных решений и следственных действий чётко и в хронологическом порядке, благодаря чему ничего нельзя потерять, а все изменения, кем бы они ни были инициированы, будут как на ладони.

Вместе с тем нельзя исключать, что вышеуказанное упущение автора доклада связано с ограниченным объёмом тезисов, а не является результатом его неинформированности об этих разработках.

Поэтому было бы желательно во время выступления Семёна Яковлевича узнать его позицию о существующих цифровых технологиях в сфере уголовного судопроизводства, в том числе и о тех, которые отмечены в этом отклике.

В.Ф. Джафарли (Москва, Россия).[18]

О созвучности тематики доклада профессора С.Я. Лебедева теории криминологической безопасности в сфере информационных технологий.

Ознакомившись с фрагментом доклада профессора С.Я. Лебедева, счёл возможным высказать свою точку зрения на поднятую уважаемым учёным проблему.

Представляется очевидным, что в условиях неизбежного наступления эпохи цифровой реальности правовые регуляторы не могут оставаться прежними. Действительно, стремительная цифровизация общества ставит перед научным сообществом, в том числе и криминологическим, ряд вопросов, требующих поиска и нахождения соответствующих им ответов.

Прежде всего, обозначенная С.Я. Лебедевым проблематика проявляет свою субъектную сущность в «… явной неготовности нашего законодателя и, главное, правоприменителя адекватно реагировать на происходящие в мире технологические перемены…».

Семёном Яковлевичем обоснованно отмечается перспективность инновационных технологий в автоматическом выявлении угроз безопасности, когда правоохранителю останется «… лишь зафиксировать факт нарушения и установить его источник для определения меры юридической ответственности и организации соответствующего судопроизводства…».

Отмечая неизбежность срабатывания превентивного эффекта, в том числе и посредством внушения потенциальному правонарушителю чувства страха перед неизбежным разоблачением, С.Я. Лебедевым подчёркивается необходимость создания соответствующего столь продвинутой цифровой технологии безопасности собственного «правового (и, безусловно, цифрового) механизма её обеспечения».

Хотелось бы высказать и некоторые собственные идеи, как мне кажется, созвучные с тематикой, поднятой Семёном Яковлевичем. Представляется, что в определённой мере реализация тезиса «Цифровой безопасности – цифровой уголовно-правовой ресурс» может быть осуществлена через формирование и развитие системы криминологической безопасности в сфере информационных технологий. В свою очередь, данный процесс сопряжён с оформлением трёх ресурсов – уголовно-правового, криминологического и информационно-технологического, дальнейшее развитие которых должно носить исключительно комплексный характер, происходить путём постоянного взаимодействия.

Здесь необходим, прежде всего, глубокий анализ теории криминологической безопасности как базовой научной категории, объединяющей современные криминологические идеи и теоретико-прикладные концепции обеспечения защиты личности, общества и государства от преступности в различных сферах социальной жизнедеятельности.

Одновременно требуется тщательное изучение сферы информационных технологий в контексте их функционирования в виртуальном и реальном мире, причём в качестве объекта комплексного криминологического исследования. Необходим учёт теоретико-методологических предпосылок разработки и реализации методики научного познания криминологических связей и последствий в реальной и виртуальной действительности, на основе чего возможно говорить о теоретической концепции взаимосвязей, взаимозависимостей и взаимодействий криминологической и информационно-технологической безопасности в рассматриваемой сфере. К слову, использование технологии «Big Data» в значительной степени способствует расширению методологических возможностей при сборе и анализе криминологически значимых данных. 

Также необходим тщательный уголовно-правовой анализ традиционных и инновационных составов преступлений, совершаемых в ИТ-сфере, на основе чего можно говорить о перспективах развития уголовно-правового потенциала в системе обеспечения безопасности в данной области.

Конечно, процесс формирования и развития системы криминологической безопасности в сфере информационных технологий не ограничивается лишь указанными направлениями деятельности. Здесь необходимо продолжать движение в сторону дальнейшего изучения перспектив инновационно-технологической модернизации и оптимального использования цифрового ресурса и искусственного интеллекта в правоохранительном обеспечении криминологической безопасности в обозначенной сфере.

Нельзя забывать и о важности человеческого потенциала, что подразумевает исследование области научно-практических и инновационно-технологических предпосылок формирования и развития образовательных стандартов и их реализации в подготовке, переподготовке и повышении профессиональной квалификации юристов и иных специалистов правоохранительных органов для системы криминологической безопасности в сфере информационных технологий.

Существуют реальные перспективы цифровизации междисциплинарного правоохранительного, общественного, информационно-технологического и коммерческого ресурсов обеспечения криминологической безопасности в сфере информационных технологий. Данная мысль созвучна с мнением С.Я. Лебедева о необходимости «… целенаправленного и масштабного объединения научно-аналитических потенциалов экономистов, юристов и информационных технологов вокруг формирования адекватной современным цифровым угрозам безопасности и оптимальной по своим экономическим, правовым и информационно-технологическим ресурсам новой цифровой модели обеспечения безопасности личности, общества, государства…».

Под применение современных цифровых технологий необходимо подвести правовую платформу, поскольку они, как известно, обладают универсальностью, т.е. применимы как правоохранителями, так и преступниками. Соответственно, любые риски и угрозы использования последними инновационных разработок необходимо предусмотреть и, по возможности, посредством задействования обозначенных выше потенциалов не допускать.

Помимо развития уголовно-правового, криминологического и информационно-технологического ресурсов актуальной является разработка этических норм взаимодействия человека с искусственным интеллектом, о чём недавно заявил Президент РФ В.В. Путин: «… Нельзя изобретать технологии ради самих технологий. Наша главная цель – устойчивое и гармоничное развитие, рост качества жизни и новые возможности для людей».[19]

Конечно, чем больше будет как теоретически обоснованных изысканий, так и практически полезных разработок, тем система криминологической безопасности личности, общества и государства в сфере информационных технологий станет совершенней. В связи с этим точка зрения С.Я. Лебедева, несомненно, заслуживает особого внимания и вызывает обоснованный научный интерес.

Н.И. Пишикина (Санкт-Петербург, Россия).[20]

К вопросу об информационных технологиях.

Предстоящая встреча в Криминологическом клубе с анонсируемым докладом С.Я. Лебедева на тему «Цифровой безопасности – цифровой уголовно-правовой ресурс» безусловно интересна.

Во-первых, проблема информационных технологий и искусственного интеллекта на сегодняшний день является актуальной не только для науки, но и для законотворчества, практической деятельности. Достаточно вспомнить, что 11 октября 2019 года Президентом подписан указ, утвердивший Национальную стратегию «О развитии искусственного интеллекта на период до 2030 года».[21]

Во-вторых, мне вспомнилась предыдущая встреча в Клубе 28 февраля 2014 года с докладом Семёна Яковлевича «Киберкриминология: к систематизации научного знания о технологических инновациях преступности и её предупреждения». Честно сказать, в тот момент многое было не понятно. Прошло чуть более пяти лет, и мы уже применяем, например, в преподавательской деятельности многие способы сбора, изучения и передачи информации посредством информационных технологий, используем личный профиль для отображения в нём своей деятельности.

Вместе с тем, в решении этой проблемы и связанной с ней масштабной деятельностью существуют не только позитивные, но и негативные стороны.

Касаясь позитивной стороны, в частности, применения информационных технологий в деятельности правоохранительных органов, надо признать, что оно значительно повысило бы эффективность взаимодействия различных субъектов, а также упростило бы управление их деятельностью.

Например, деятельность подразделений по делам несовершеннолетних органов внутренних дел (далее по тексту – ППДН ОВД) по-прежнему перенасыщена заполнением многочисленных документов «на бумаге»: ведение учётно-профилактических карточек (УПК) и дел (УПД), запросы в различные инстанции, планы о проведении профилактической работы, справки о проделанной работе и т.д. Но, если появятся программы, которые позволят оформлять УПК и УПД в электронном виде, дополняя их содержание всей необходимой информацией, то это значительно сократит временные и физические затраты. Кроме того, доступ руководителя данного подразделения к базе данных обеспечит своевременный контроль за деятельностью инспектора без необходимости выезда по месту нахождения данного должностного лица, а также не потребует траты времени на то, чтобы обеспечить доступ руководителя к необходимой документации. Рекомендации и замечания руководителя также могут передаваться с использованием соответствующих каналов связи.

Такая возможность тем более актуальна, если несовершеннолетний, состоящий на учёте, переезжает на другое место жительства. В зависимости от ситуации пересылка УПК или УПД может занимать по времени от нескольких дней до нескольких недель. Цифровые средства связи позволят передать эти документы в считанные минуты.

Такая перспектива становится ещё значимее, если учесть, что в систему профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних входит более десятка субъектов различных ведомств.[22] При наличии соответствующих технологий обмен информацией, согласованность действий, а, следовательно, взаимодействие в целом будут осуществляться на совершенно другом уровне.

Немаловажным в такой деятельности является элемент «прозрачности», когда каждый работник будет понимать, что его действия фиксируются и могут быть контролируемы.

Вместе с тем, есть и другая сторона внедрения информационных технологий. И она относится как раз к обеспечению безопасности данных, передаваемых с их использованием. Ведь по мере развития баз данных найдутся специалисты «по неправомерному доступу» к информации. А база с данными несовершеннолетних, их характеристиками – это отличная площадка для подбора кадров для криминала.

Приведём некоторые данные по хакерским атакам в отношении представителей бизнеса. Согласно исследованию компании Kroll, число киберпреступлений непрерывно растёт с 2012 года. В 2017 году число тех, кто хоть раз подвергся кибератаке, достигло рекордного уровня – 86 % опрошенных компаний по всему миру. При этом кража данных компании впервые стала популярнее кражи физических активов, в том числе денежных средств (о попытках или краже данных сообщило около 30 % опрошенных). Более половины компаний считают, что они «подвержены или очень подвержены» краже информации. 4 из 10 опрошенных руководителей считают, что их компании в 2017 году подвергались атаке вирусными программами. Второй по популярности вид атак с применением вредоносных программ – фишинговые атаки по электронной почте.[23]

Наконец, развитие «цифровизации» ставит под угрозу соблюдение прав человека. Известно, что информационные элементы управления могут быть использованы для слежки, цензуры, самоцензуры, стратегического распространения информации. Так, слежка осуществляется посредством контроля в Интернете, использования видеокамер, механизмов, распознающих человека по отпечаткам пальцев, лицу, голосу.

С использованием информационных технологий возможности цензуры становятся всеобъемлющими. Осознание человеком того, что за ним ведётся постоянное наблюдение формирует самоцензуру, в том числе отказ от высказываний и действий, которые могут навредить дальнейшей жизни этого человека или его близким, то есть фактически это исключает активную гражданскую позицию, без которой невозможно построение гражданского общества.

Вместе с тем, цензура может ограничивать доступ к «нежелательной информации», а также полностью блокировать источники такой информации.

Распространение стратегической информации влечёт за собой использование пропаганды и дезинформации для манипулирования общественным мнением на стратегическом уровне. Чем больше государство знает о своих гражданах, тем больше у него вариантов манипулировать ими. Этот вид деятельности при расширении объёма использования информационных технологий также получит дополнительный импульс.

В связи с этим хотелось бы задать следующий вопрос Семёну Яковлевичу: «Присутствуют ли в технологических разработках по совершенствованию уголовного правосудия вышеназванные формы управления: слежка, цензура и самоцензура?».

Л.В. Готчина (Санкт-Петербург, Россия).[24]

О необходимости связи наркобезопасности с «цифровизацией» наркопреступности и противодействия ей.

В Стратегии национальной безопасности РФ констатируется появление новых форм противоправной деятельности, в частности, с использованием информационных, телекоммуникационных и высоких технологий, что относится и к преступности в сфере незаконного оборота наркотиков. Общественная опасность таких деяний выше в связи с увеличением криминогенности информационного пространства глобальной сети Интернет. Её открытость и доступность стали факторами увеличения спроса на наркотики через поисковые системы,[25] которые учтены в уголовном законодательстве: диспозиция п. «б» ч. 2 ст. 228¹ УК РФ охватывает деяния, связанные с незаконным оборотом наркотиков с использованием электронных или информационно-телекоммуникационных сетей (включая сеть «Интернет»).

Однако уголовного закона, обладающего значительным потенциалом противодействия преступности, недостаточно. В 2018 году осуждено за преступление, предусмотренное ст. 228¹ УК РФ, 20 % от общего числа лиц, осуждённых за преступления в сфере незаконного оборота наркотиков (в соответствии со статистической формой 6-МВ-НОН). С точки зрения теории, а также опираясь на низкие показатели статистики пресечения сбыта наркотиков в России, констатируем потребность в установлении связи между «цифровизацией» наркопреступности и противодействия ей, с одной стороны, и наркобезопасностью – с другой.

Цифровизация наркопреступности связана не только со сбытом наркотиков. В этой связи согласна с мнением С.Я. Лебедева о «явной неготовности нашего законодателя и, главное, правоприменителя адекватно реагировать на происходящие в мире технологические перемены».[26]

Между тем использование современных технических ресурсов эффективно при выявлении сбыта, особенно его приготовления. Потребность в этом обусловлена, в первую очередь, тем, что зачастую серверы, через которые осуществляется поиск клиентов – покупателей наркотиков, находятся за границей, однако техническое отслеживание такой переписки позволяет выявить места и время сбыта, увеличить процент пресечения таких наркопреступлений и уменьшить число потребления наркодоз. Для обеспечения эффективности такого направления в правоохранительной деятельности согласны с С.Я. Лебедевым, что требуется «целенаправленное и масштабное объединение профессиональных научно-аналитических потенциалов экономистов, юристов и информационных технологов».[27]

Нельзя не согласиться и с мнением В.Ф. Джафарли, который указывает на потребность в правовой платформе для применения современных цифровых технологий.[28] Это связано с их универсальностью, т.е. они применимы как правоохранителями, так и преступниками. Не смотря на расширяющуюся потребность в них, такие технологии должны применяться в правоохранительной деятельности не всеми сотрудниками правоохранительных органов. Для этого необходима их специальная профессиональная подготовка в период получения образования.

Применение «электронных весов правосудия», предложенных Х.Д. Аликперовым,[29] считаю в данный момент затруднительным в связи, в первую очередь, с несовершенными законодательными конструкциями статей УК РФ, в частности, это статьи 228–234. В виду этого обстоятельства подобная технология не обеспечит вынесения справедливых и объективных судебных решений.

Г.В. Зазулин (Санкт-Петербург, Россия).[30]

Безопасность от наркотизма в оцифрованном мире.

Формированием новых цифровых моделей (вместо решения конкретных проблем безопасности уже известными информационными технологиями) выстлана дорога в глобальный мировой порядок.

Эффектное название доклада («Цифровой безопасности – цифровой уголовно-правовой ресурс») профессора С.Я. Лебедева мотивировало прочитать его тезисы, размещённые на сайте Санкт-Петербургского международного криминологического клуба. Впечатление от прочтения неоднозначное, но с чем точно не могу согласиться, так это с авторским выводом (завершающий абзац):  «Представляется, что при всей очевидности цифровой перспективы развития уголовно-правовых и уголовно-процессуальных институтов и механизмов обеспечения общественной, экономической и национальной безопасности гораздо более эффективным направлением в достижении успеха совершенствования систем безопасности в условиях глобальной цифровизации должно стать целенаправленное и масштабное объединение профессиональных научно-аналитических потенциалов экономистов, юристов и информационных технологов вокруг формирования адекватной современным цифровым угрозам безопасности и оптимальной по своим экономическим, правовым и информационно-технологическим ресурсам новой цифровой модели обеспечения безопасности личности, общества, государства».[31]

На создании во всех сферах жизни общества новых цифровых моделей, особенно тех, в которых звучат «магические» слова «искусственный интеллект», буквально «помешано» нынешнее правительство РФ и не только оно. И страшно не то, что ещё одной цифровой моделью станет больше, а то, что от создания множества подобных цифровых моделей в нашей жизни, т.е. на практике, не происходит позитивных изменений.

Новые цифровые модели создаются (согласитесь, ведь новую модель гораздо легче создать, чем внедрить в практику, насыщенную конфликтом интересов, уже известную цифровую технологию), чиновники этими моделями отчитываются, а застарелые проблемы общества (высокая коррупция, молодёжный наркотизм, отсутствие доверия к полиции, некачественная медицинская помощь по ОМС в низовом звене здравоохранения, профориентация старшеклассников с перспективой найти рабочее место и т.д.) как существовали, так и продолжают существовать, создавая угрозу государственной безопасности.

Идущие «сверху» имитация активности, создание образа внешнего благополучия путём подмены решения проблем сотворением «новых цифровых моделей», не должны нас обмануть, также как они не обманули главу Счётной палаты А. Кудрина, который на пленарном заседании Московского финансового форума высказал мнение, что «потолок» роста российской экономики по итогам 2020 года составит всего лишь 1,3%.[32]

Что касается сфер права и безопасности, то я согласен с С.Я. Лебедевым лишь в том, что надо объединяться. Но объединяться надо не ради создания «новой цифровой модели», а для решения с помощью цифровых (информационных) технологий различных конкретных (застарелых) проблем, препятствующих совершенствованию системы безопасности личности, общества, государства. Попробую пояснить данное суждение несколькими вопросами, которые вынужден задать Семёну Яковлевичу, как специалисту в «цифровой безопасности», чтобы у нас наступило понимание того, что на самом деле нужно делать в России.

Первое. Например, есть конкретная проблема – низкий уровень честности, нравственности, порядочности отдельных сотрудников полиции и сотрудников ряда других силовых структур. Вспомним, например, крайне запоздалое отстранение от должности начальника ГУВД СПб и ЛО генерал-лейтенанта Пиотровского «комиссией по этике» МВД РФ (2011 год). Как деликатно писали тогда газеты, «не прошёл переаттестацию у министра МВД Р. Нургалиева, потому что не смог убедительно объяснить происхождение задекларированной суммы заработка в 23 млн рублей.[33]

Вопрос: «Как эта проблема может быть решена, если рассматривать её в цифровом формате, т.е. в формате её решения посредством внедрения новых информационных технологий?». Вы согласны с тем, что принятие криминологически обоснованного Федерального закона РФ, регламентирующего использование полиграфа («детектора лжи»), есть основа для создания инструмента, позволяющего решить эту острейшую проблему?

Второе. Другая проблема – в стране высокий уровень рецидивных преступлений. Не случайно почти в каждом телевизионном сериале по криминальной тематике на условно-досрочное освобождение (УДО) из мест лишения осуждённые уходят по решению суда, но не на основании исправления, а с помощью взятки начальнику исправительной колонии (ИК).

Вопрос: «Вам известны  информационные технологии, позволяющие сначала администрации ИК, а затем и суду, принимающему решение об УДО заключённого, объективно оценить степень его исправления за период пребывания в ИК и уже на основе этой оценки принимать решение об УДО (например, компьютерное тестирование динамики нравственного профиля личности)?

Третье. Проблема доступности наркотиков детям, в связи с их бесконтактной и анонимной торговлей, ушедшей в теневой сегмент интернета.

Вопрос: «Какие есть новые информационные технологии, которые буквально за несколько минут могут выявлять школьников, психологически готовых «экспериментировать» с приёмом наркотиков, или уже имеющих опыт их незаконного потребления?».

В связи со сказанным, хочу подчеркнуть, что полностью согласен с Д.А. Шестаковым в том, что необходимы дополнения отечественного «права безопасности».[34] Действительно, если «цифру» (информационные технологии) освоят преступники, а чиновники (руководители, правоприменители, учебные заведения и т.д.) не будут использовать её возможности в решении проблем, связанных с безопасностью, то из кризиса, в котором пребывает управление страной, нам не выбраться. Однако не могу согласиться с уважаемым Дмитрием Анатольевичем в том, что нашему государству необходима «национализация производства всего IT-оборудования и IT-технологий».[35] Ведь проблема не в том, что технологии не национализированы, а в том, что они не внедряются, там, где это необходимо для обеспечения безопасности личности, общества и российского государства.

А.А. Григорьева (Санкт-Петербург, Россия).[36]

Цифровое будущее уголовного судопроизводства: проблемы и перспективы.

Движение российского государства к цифровизации общественных отношений важно, значимо и в то же время неизбежно. Цифровые технологии стремительно внедряются во все сферы деятельности общества, и порой люди просто не успевают за ними.

Что касается значимости оцифровки общественных отношений, здесь в, первую очередь, необходимо ответить на следующие вопросы: «Для чего государство переходит к цифровизации? Почему на сегодняшний день предпочтение отдаётся не бумажному, а электронному документообороту? Почему государство планирует доверять принятие судебных решений не компетентным в этой области людям, а роботам с искусственным интеллектом?».

Предполагается, что это необходимо для удобства. Оно проявляется в том, что, как известно, запрограммированный робот делает ту или иную работу в разы быстрее человека и при этом вероятность совершения ошибок (в отличие от человеческого фактора) совсем минимальна. Зачастую использование искусственного интеллекта (ИИ) способствует экономии бюджета государства, так как утрачивается необходимость в тех или иных кадрах.

Возможно, внедрение ИИ в судебных процессах поможет упростить работу судейского корпуса. Но важно при этом не давать ИИ полностью заменить работу судьи. Внедрение ИИ – это хорошо, важно и нужно. Но, по моему мнению, цифровые технологии необходимы для выполнения вспомогательных, но не основных функций. В противном случае человечество станет похожим на роботов: таким же бесчувственным, с заранее запрограммированным алгоритмом действий.

Мир устроен так, что человек в нём – существо разумное. Не может быть так, что человек изобрёл робота, чтобы последний в итоге стал умнее и нужнее самого человека.

Говоря о внедрении цифровых технологий в уголовное судопроизводство, необходимо согласиться с мнением юристов, которые предлагают разделить использование цифровых технологий на три вида – в зависимости от их предназначения и направленности:

– на те, что отражают открытость правосудия и судебной системы в целом;

– направленные на взаимодействие с отдельными лицами, участвующими в судопроизводстве по отдельным делам;

– направленные на обеспечение деятельности суда и его взаимодействие с другими государственными органами.[37]

Поэтому развивая цифровые технологии в уголовно-правовом (в том числе уголовно-процессуальном) направлении, важно, во-первых, иметь чёткое представление, в какой именно области деятельности необходимо ввести указанные технологии, во-вторых, уметь прогнозировать все возможные проблемы, связанные с такой модернизацией.

Например, считаю, что относительно новое изменение порядка формирования состава суда в уголовном процессе является верным шагом на пути к реализации принципа открытости судебного разбирательства. В соответствии с настоящим нововведением дело поступает на рассмотрение судье не по решению председательствующего судьи, а с помощью автоматизированной информационной системы, то есть компьютерная программа самостоятельно назначает судью на конкретное уголовное дело с учётом его нагрузки и специализации. Указанное изменение позволяет избежать любых коррупционных проявлений или подозрений, недопониманий среди аппарата суда.

Представляется, что любые «цифровые» изменения в уголовное судопроизводство необходимо внедрять с осторожностью, так как уголовный процесс обладает крайне индивидуальными особенностями.

Особенности уголовного судопроизводства заключаются в том, что основной участник уголовного процесса – это непосредственно обвиняемый. А обвиняемый – это личность, чьи права и свободы в соответствии с Конституцией РФ являются основным объектом охраны государства.  Ошибочное обвинение в преступлении лица, которое его не совершало, влечёт крайне негативные последствия для него. Если даже лицо действительно совершило преступление, при проведении судебного разбирательства обязательно нужно учесть все индивидуальные особенности личности.

В этом смысле на сегодняшний день представляется не совсем актуальным назначение наказания с помощью электронной системы, как это предлагает уважаемый Х.Д. Аликперов.[38] На мой взгляд, внедрение в уголовный процесс ИИ нивелирует положения уголовного законодательства, в соответствии с которыми индивидуальному осуждённому назначается индивидуальное наказание. При этом запрограммированные алгоритмы назначения наказаний не могут быть признаны индивидуальными, так как по своей сути просто считают возможный предел наказания.

В докладе Семёна Яковлевича достаточно чётко обоснована необходимость развития так называемого уголовно-правового ресурса, направленного на обеспечение деятельности государственных органов, в том числе оказание им помощи в раскрытии и предупреждении преступлений. Представляется, что на сегодняшний день мы движемся в верном направлении и вполне возможно, что в ближайшем будущем сможем с лёгкостью говорить и о других направлениях цифровизации уголовного судопроизводства.

А.В. Никуленко (Санкт-Петербург, Россия).[39]

Отдельные вопросы кибербезопасности в современном мире: взгляд дилетанта

В последнее время всё больший общественный резонанс вызывают преступления, совершаемые через сеть Интернет. Когда человечество перешагнуло в эпоху цифровых технологий, к сожалению, стали усложняться, развиваться способы совершения преступлений: от незаконных деяний в экономической сфере до преступлений против государственной власти.

Уже невозможно представить нашу жизнь без смартфонов, планшетов, компьютеров как на работе, так и дома, во время отдыха. Этот своего рода «симбиоз» гаджета и человека делает последнего уязвимым, доступным объектом посягательства для киберпреступников.

Повышенная опасность компьютерных преступлений заключается в их «доступности»: любой пользователь, обладающий персональным компьютером, может обучаться совершать преступления в интернете и, соответственно легко их совершать. К сожалению, на эту лёгкость преступного обучения пока недостаточно обращают внимания.

По данным начальника Главного управления экономической безопасности и противодействия коррупции МВД России генерала полиции А. Курносенко, каждое седьмое преступление в России совершается с помощью IT-технологий. Размер причинённого материального ущерба уже в сентябре 2019 года превысил 10 млрд рублей. Наибольшее количество таких преступлений совершено в крупных регионах страны.[40]

Динамика прироста преступлений в сфере информационных технологий за прошедшие три года составила 165 процентов: в 2017 году их было совершено 66 тысяч, в 2018 году – 175 тысяч, за девять месяцев этого года –более 200 тысяч. Основной массив данных деяний составляют различные виды мошенничества – около половины всех зарегистрированных преступлений. В 2019 году их количество увеличилось на 40 %. Более половины подобных преступлений совершается с помощью интернета, более трети – средств мобильной связи, каждое десятое – с использованием банковских карт.[41]

Преступники каждый год изобретают всё новые способы виртуального отъёма наших денег с кредиток: от банального считывания данных с помощью скиммера до покупки клиентской базы у банковских клерков.

Немного оптимизма добавляет сообщение о том, что в структуре МВД России вскоре появятся специализированные подразделения, усилия которых направят на противодействие хакерам, компьютерным взломщикам и преступникам, похищающим средства со счетов. Такое решение по итогам ведомственной коллегии принял Министр внутренних дел В. Колокольцев. Новые подразделения сформируют по отраслевому принципу и в пределах имеющейся штатной численности. Появятся такие IT-отделы как в центральном аппарате МВД, так и в территориальных органах внутренних дел.[42]

В настоящее время, к сожалению, мы наблюдаем следующую тенденцию: преступления в сфере высоких технологий выявляются не правоохранительными ведомствами, которые как раз и призваны оперативно реагировать на преступные угрозы, а специалистами служб безопасности банков, других коммерческих структур, в том числе интернет-компаний, организаций, разрабатывающих антивирусные программы.

Всё больше криминальные структуры используют возможности Интернета для осуществления различных видов преступной деятельности. Это и торговля оружием, наркотиками, людьми, организация террористической деятельности, вербовка экстремистски настроенной молодёжи. При этом «уход» в интернет обеспечивает наибольшую выгоду при максимальном уровне конфиденциальности.

Пока же противодействие противоправным проявлениям в сети Интернет возможно лишь с использованием особых сил, средств, методов: при наличии обученных специалистов, способных проводить таковые мероприятия и оценивать правоохранительные, экономические, политические риски, связанные с вмешательством в «личное интернет-пространство».

Ждём Ваши отклики на доклад.

Фотопредставление беседы Вы можете найти в фотоальбоме Клуба.

Видеопредставление Беседы Вы можете найти в разделе «Наше видео».